Кто-то может посмеяться надо мной. Живу в какой-то дыре, за окном дождь льет как из ведра. Ну и пусть. Прожив долгую, прошлую жизнь, я понял простую истину. Для счастья не так уж и много надо. Я молод, здоров, есть где жить, одет, не голодаю. Рядом красивая, любящая девушка, у меня даже ковры кругом. Дело, которым я занимаюсь, важное и необходимое. Со мной преданные соратники, друзья. Чего еще просить у судьбы.
— Камандир, к тебе пришел казак, — сообщил Аслан.
Вошел Ермолай Туркин.
— Здравия сотник. Дозволишь?
— Проходи, присаживайся. По делу или так проведать зашел?
— По делу, Петр Алексеевич. Сродственник жены моей, Саньки, приехал к нам. Просит дозволение поселиться в Пластуновке.
Жена Туркина, Сания, была аварка. Молодой, Ермолай, так же как Рома, привез её из похода, подобрав раненую девушку в разоренном селении. Житель Романовки со дня её основания.
— Почему хочет переехать?
— Война, разорение сплошное, шибко лютует Хайбула. Требует, что бы мужчины шли к нему в отряды, провиант забирает и безобразия всякие творит. Говорит, что люди их селения продались русским.
— А почему к нам, ушёл бы за линию?
— Думает, что Хайбула не придет сюда, в дом Шайтан Ивана, — усмехнулся в пышные усы Ермолай.
— Даже так, удивился я.
— А чего ты хотел, сотник, народ он какой, видит, как твоя Пластуновка расцветает. Пластуны твои гоголем ходят, одеты добротно, сыты и песни распевают. Кому ж такое понравиться. Горцев привечаешь, своих заставляешь горянок в жёны брать, ну всякая бабская брехня. Ежели тебе, изо дня в день, такое на ухо петь, по неволе думать начнешь, с чего так выходит. Да ты не журись сотник, хлюзда на правду выйдет. Сомов уже прищемил хвоста кому надо, да и мы поговорили по-свойски. В совете, Урманов Архип, дед невесты Ромы, совсем от обиды помешался. Собрался ехать к Атаману с жалобой на тебя. Потому как нет у него веры полковому начальству, ибо купил ты всех, Петр Алексеевич.
— Вот это номер — я растерялся.
— Значит такая слава у меня в станице.
— Да, ты не тушуйся, Петр Алексеевич. Тя бог к нам послал. Хоть чутка бояться перестали. В лес за дровами чуть ли не сотней ходили. Горцы частенько баловали. Мы тож резались с ними, до тебя, но чего это стоило, сколько казаков полегло. А тут больше четырех сотен в набег пошли, а сотня даже шашки из ножен не вынимала. До сих пор не вериться в такое. Больше полтораста мертвяков.
Про мою выходку, отставной младший урядник, деликатно, промолчал. — Правду говорят, что твои сказали, пластуны не сдаются?
— Правда Ермолай.
— Говорят, то твои слова, ты их этому учишь. Хорошо учишь сотник. Не боись, в обиду тя не дадим. Ну, а еже ли кому не в радость житье в станице, так мы и вещички поможем собрать — рассмеялся Туркин. Жаль конечно казачков, молодые, жить бы и жить. Ты не кори себя сотник, нет в том твоей вины. Заслуга токма твоя, что хлопцев такими сделал. Теперича всякий будет знать, что Семеновцы не сдаются, не токма пластуны. Ну так, что передать сродственнику. Между делом скажу, горшечник он знатный.
— Ладно, Ермолай, пуская селится, раз горшечник. Чего, чего, а горшки нам нужны.
Я особо не расстроился. На кого обижаться, если действительно так. Сотня живет богато и весело, по здешним меркам. Да и зачем объяснять, все знают с чего у нас достаток. Одних лошадей сколько сотне передали и другого всякого добра. Говорят, хороших людей больше, буду надеяться, что не врут. Погода стала радовать солнечными днями. Полезла молодая трава, природа стала оживать. Прибыл вестовой с приказом Соловьева приехать в Семеновку. Приказы надо выполнять. Со мной Аслан, Савва и Эркен.