— Не будем откладывать в долгий ящик. Вот бумага и перо, пишите прошение.- категорично заявил атаман.
— Я быстро написал прошение и генерал вызвав адъютанта приказал ему оформить приказ о зачислении, присвоении и назначении.
— Вот и славно, мы не сомневались в вас, Пётр Алексеевич. Теперь о деле.- с ходу взял меня в оборот атаман. — Вам необходимо принять, дополнительно, ещё восемьдесят молодых казаков, собранных с полков линии. Подготовить, обучить, снарядить их к 20 июня. Не спорьте, есаул. Это основное условие, которое поставил генерал Геллер в обмен на полную самостоятельность сотни в остальных вопросах. Участие сотни под вашим командованием, в летней компании, не обсуждается. Горный егерский батальон формируется из солдат Кавказского корпуса. Назначен командир батальона, ответственный за формирование батальона, полковник Штукин. Остальное вам доведет подполковник Соловьев. Подробно, во всех деталях. — он посмотрел на него и увидев утвердительный кивок закончил.- Всё, господа, идите и работайте. Есаул, подготовьте требование на средства необходимые вам для увеличения личного состава сотни. Мы вышли с подполковником и переместились в его кабинет, стали работать. Я более подробно посвятил его в детали моего пребывая в Петербурге. Послушал все расклады, которые сложились у нас. Отметив про себя, что генерал Геллер отнеся с пониманием ко мне, но тоже был вынужден соблюсти все формальности моего увольнения. О трудном положении, полковника Штукина, который по большому счёту не является моим открытым врагом. Просто он хотел создать себе преференции за счёт меня. Совет Мазурова сидеть у себя и заниматься делом, особо не светится ни где. Необходимо, что бы все заинтересованные лица успокоились тем фактом, что им удалось сломать мне карьеру и всю мою никчемную жизнь.
Пережив за эти два дня массу ощущений диаметрально разных по восприятию, я, выжатый, как лимон, отправился на базу.
Была бурная встреча в Семеновке. Меня поздравили с успешным выползанием из казалось бы безвыходной ситуации. Обретением нового статуса сотни и новым званием. Дорожный, не скрывая, завидовал моему Георгиевскому кресту и Анне с мечами, несмотря на все мои призывы бороться с этой нехорошей чертой. Когда мы остались вдвоём, Соловьёв поблагодарил меня за помощь его семье. И сын, и мать отписались ему о бравом есауле, который служит под его началом. Наконец я, в сопровождении Паши и Аслана, пробыл на базу.
Глава 30
Князь Андрей.
Служба в полку шла исправно. Командир батальона, видя моё усердие, оказывал явное благоволение, и, думается, в скором времени намерен был поставить меня в пример прочим офицерам. Однако моё равнодушие к шумным вечеринкам и прочим светским утехам сперва вызывало удивление, а затем и явное недоумение среди сослуживцев. Я стал замечать в их взглядах некое отчуждение, даже холодность — не у всех, но у большинства.
Особенно явным это стало после дуэли. Если поначалу поступок графа Вержановского поразил всех своею низостью, то теперь, когда страсти поутихли, всё чаще раздавались голоса, будто действия есаула были ничуть не благороднее, да и сама дуэль будто бы проведена с вопиющими нарушениями правил. Некоторые знатоки кодекса чести и вовсе заключали, что наказание графа было излишне суровым, ибо поединок не был остановлен секундантами, а удар его, вопреки всему произошедшему, нельзя счесть бесчестным.
Скоро, чего доброго, дойдёт до того, что виновником всей этой истории станет сам командир, а граф предстанет невинной жертвой, пострадавшей от грубости какого-то мужиковатого казака. Эти толки не только не утихали, но и распространялись по всему гвардейскому корпусу, обрастая новыми нелепыми подробностями. Даже подполковник Рощин, честнейший служака, был обвинён в пристрастности, а его решение об изгнании графа из офицерского собрания называли неоправданно жестоким.
Чувствовалось, что за всем этим стоит умелая рука. Кто-то искусно направлял молву, выставляя графа Вержановского страдальцем за честь, истинным рыцарем, невинно пострадавшим от руки хитрого и подлого интригана. Хотя, что ожидать от выходца из подлого сословия.
Что же делать? Оставаться в стороне, значило позволить клевете укорениться. Но и вступать в препирательства с каждым болтуном — низко и недостойно. Оставалось одно, продержаться некоторое время, определённое командиром и писать прошение о переводе на Кавказ. Я поделился с папа всеми своими мыслями и опасениями. Он очень серьёзно озаботился и уехал к графу Василеву.
По просьбе, Петра Алексеевича, я подарил Катерине куклу, которую он оставил у меня, после своего отъезда. Прошло всего два дня. Граф снял запрет на посещение моего дома Натальей и Катериной. Мы сидели в восточной комнате. Я принес пенал и поставил перед Катериной, сообщив ей, что это подарок Петра Алексеевича. Она открыла пенал и Наталья с Марой восторженно заохали. Катерина поставив куклу на стол внимательно рассматривала её.