— Ой, Катя, как она похожа на тебя в детстве. — Удивилась Наташа.
— Действительно — заметил я, увидев лицо куклы. Высокомерное и капризное. Катерина долго молчала смотря на личико куклы и положила её обратно. Лицо её побледнело, губки обиженно дрогнули и в глазах блеснули слёзы.
— Неправда! Я вовсе не такая! — всхлипнула Катерина и вскочив стремительно бросилась к двери. Остановилась и так же быстро вернулась, закрыла пенал и, схватив его, выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью. Все в недоумении переглянулись.
— А я обрадовался, что подарок Кате не понравился и мы оставим его себе.- равнодушно заметил я.
— Андрей, ты просто не выносим! — всплеснула руками Наталья, а Мара с неодобрением посмотрела на меня. Они переглянулись с Марой и вышли из комнаты. Пошли успокаивать Катю.
— Вот и пойми этих женщин, дарят такой редкий подарок, а они ещё обижаются.
Служба начинала тяготить меня. Вся атмосфера полковой службы, парады, дворцовые караулы, участия в церемониях, откровенно раздражали. Мою раздражительность, многие мои сослуживцы, принимали за высокомерное небрежение их обществом. Все мои усилия прослужить ещё один запланированный месяц, летели к чертям. 29 марта я подал рапорт на имя командира полка, генерал-майора Серова Николая Ивановича. Заслуженный генерал, который начинал свою службу в Преображенском полку, участник Отечественной войны и заграничного похода. Отличился в 1831 году при подавлении Польского восстания. Опытный командир, строгий, но справедливый.
Генерал принял меня в своем кабинете, заставленном картами и портретами в золочёных рамах. Солнечный луч, пробиваясь сквозь стёкла, золотил серебряные эполеты на его плечах. Он медленно развернул мой рапорт, и я увидел, как его густые, поседевшие брови поползли вверх.
— Любопытно, — произнёс он, откладывая бумагу. — Три поколения вашей семьи служили в гвардии, а вы… — его пронзительный взгляд упёрся в меня, — хотите положить этому конец?
Я стоял по стойке «смирно», чувствуя, как капли пота сползают по спине. В кабинете пахло кожей, табаком и старой бумагой.
— Ваше превосходительство, я…
— Не торопитесь, поручик, — перебил он, доставая из ящика табакерку. — Вам известно, что после такого рапорта дорога обратно в гвардию для вас закрыта? Навсегда.
За окном раздались чёткие команды и тяжёлые шаги роты, идущей на учение.
Генерал щёлкнул крышкой табакерки:
— Я не подпишу ваш рапорт. Пока. Даю вам месяц. Если через тридцать дней вы повторите свою просьбу — моя подпись будет здесь. — Он ткнул пальцем в документ. — А пока — марш в строй!
Я молча продолжал стоять пока генерал не поднял взгляд от бумаг разложенных на столе.
— Ваше превосходительство, уверяю вас, что мое решение не изменится ни через месяц, ни через два. Прошу вас подписать мой рапорт, сейчас.
— Позвольте узнать, господин подпоручик, что побуждает вас уйти из гвардии? — Тон генерала стал менее официальным — Командир батальона всячески хвалит вас, ставя в пример другим офицерам. Вы прекрасно знаете, что попасть служить в гвардию — это честь, которую заслуживают не многие.
— Не смею спорить с вами, ваше превосходительство. Я полагаю, что знания и навыки приобретённые за время службы на Кавказе, в отдельной пластунской сотне, позволят мне принести большую пользу отечеству, нежели служба в полку.
Серов задумчиво смотрел на меня.
— Помниться ваш старший брат так же ушёл из гвардии, что бы участвовать в Персидской компании и погиб?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Что ж, если вы так настаиваете. Не буду препятствовать.
Генерал подписал мой рапорт.
Теперь предстояло самое тяжёлое — объясниться с родителями.
Матушка, как я и ожидал, устроила бурную сцену.
— Неблагодарный! — голос её звенел, как надтреснутый фарфор. — Ты даже не задумываешься о будущем нашего рода!
Она сыпала обвинениями, и в «предательстве семейных традиций», и в «дурном влиянии того казачьего есаула», и даже в «желании сгубить свою душу». Я молчал, стиснув зубы, ожидая, когда буря иссякнет.
— Почему ты молчишь, Андрей⁈ — матушка в гневе хлопнула веером по ладони. — Тебе мало примера твоего брата?