И тут дверь бесшумно приоткрылась. В проеме стоял Костя.
— Здравствуй, Коста! — вырвалось у него, и прежде чем он успел что-нибудь сказать, она уже бросилась к нему, обвивая руками.
— Костя! О, Господи, наконец-то!
Она почувствовала, как он резко замер, а затем — едва уловимая гримаса боли мелькнула на его лице, когда ее рука легла на левый бок.
— Костя! — она отпрянула, испуганно вглядываясь в его лицо. — Тебе больно? Где? Не смей ничего скрывать! Покажи мне рану, сейчас же! — Голос звучал не как просьба, а как приказ старшей сестры, за которым стоял годами накопленный страх за младшего брата.
— Успокойся, Коста, — он попытался улыбнуться, но получилось натянуто. — Пустяк, царапина. Уже затянулась. Синяк остался — вот и все неприятности. Лучше расскажи, — он ловко опустился по-восточному на ковер, поджав ноги, — что ты, небесная птица, делаешь в наших кавказских горах? И как вырвалась из Петербурга?
Констанция, неловко устроившись на большой подушке (ее пышное дорожное платье явно не было рассчитано на сидение на полу), не отпускала его руку. Ее взгляд скользил по его лицу, задерживаясь на деталях, которых раньше не было.
— Приехала повидать тебя, глупый. Боже правый, во что ты одет? — ее пальцы коснулись грубого сукна полёвки. — И как ты похудел! Щеки впали, тени под глазами… — Голос дрогнул. — Тебе здесь плохо? Говори правду, Костя. Не скрывай ничего.
— Успокойся, Коста, — Костя мягко, но твердо накрыл ее дрожащую руку своей. Голос его звучал ровно, с новой, непривычной уверенностью. — Всё в порядке. Это наша полевая форма. Условия службы приличные. А похудел — так за три месяца здесь набегал и напрыгал больше, чем за всю прежнюю жизнь в Петербурге. — Легкая тень скользнула по его лицу. — Был в деле. Троих горцев уложил. Сотник сказал — представят к Знаку Отличия Военного Ордена. — В последних словах прозвучала неподдельная, солдатская гордость.
— Постой… — Констанция нахмурилась, вглядываясь в него. — Но ведь это… солдатский Георгий? Медаль?
— Знак Отличия, Коста, — поправил он, выпрямляясь. — Не медаль, а солдатский орден. И я, если ты забыла, — его взгляд стал прямым, твердым, — рядовой. Если наградят — буду гордиться не меньше офицерского креста. Потому что заслужил его. В настоящем бою. Кровью.
Княгиня молча изучала брата. Юношеская мягкость щек сменилась резкими скулами, в уголках губ залегли неуловимые прежде морщинки. Исчезла барская небрежность во взгляде — появилась уверенность и жесткая собранность. Но при упоминании боя что-то дрогнуло в его глазах, мелькнула боль, печаль. Констанция наклонилась вперед, голос упал до сокровенного шепота:
— Костя… Я говорила с начальником Кавказской линии, генералом Мазуровым. Он обещал мне — до Нового года перевести тебя в штаб. В Пятигорск. Безопасно. Под крылом. — Она крепко сжала его руку, вкладывая в прикосновение всю надежду.
Реакция была мгновенной и резкой. Костя дернулся назад, словно от удара, вырвав руку.
— Коста, нет! — Его голос прозвучал как хлопок бича. — Не смей! Я не хочу в штаб! Я остаюсь здесь! В батальоне! — В глазах вспыхнуло непоколебимое упрямство.
— Но почему⁈ — Голос Констанции сорвался, в нем зазвенела паника. — Здесь тебя могут убить! В глупой стычке! И что тогда⁈ Что будет со мной? С отцом⁈ Ты думал о нас⁈ — Она впилась в него взглядом, полным ужаса и немого обвинения. Тишина повисла гнетущей пеленой. — Что молчишь⁈ — вырвалось у нее, голос задрожал. — Ты забыл, забыл, через какой ад мы прошли⁈ Унижения, страх. Всё — чтобы спасти тебя от каторги! И ради чего⁈ Чтобы ты сгнил здесь, в этой глухомани⁈ Год, Костя! Всего год или два в штабе — и ты свободен! Отставка, Франция, имение… Ты сможешь жить! Зачем же сознательно лезть под пули здесь⁈ Ради чего⁈ Ради этой… — ее губы искривились в гримасе презрения, — железной безделушки на грудь⁈ Чтоб похвастаться перед казачьей голытьбой⁈ Очнись! Ты променял семью — отца, меня — на эту пропасть⁈ На этих… казаков⁈ Они тебе дороже крови своей⁈ Дороже нас⁈
Голос Констанции звучал резко, как удар хлыста, но без истеричной дрожи. Костя молчал. Его взгляд был опущен на низкий столик, тяжелый и неподвижный. Он слушал, не перебивая, поглощая каждое ее слово, каждую каплю яда отчаяния и упрека.
— Не молчи! — вырвалось у нее, нарушив гнетущую тишину. — Отвечай! Немедля!