— Какие безобразия, Ваше Величество? — искренне изумился я, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Последнему идиоту должно быть ясно, чем они занимались в лагере Султана! Один — вне всякого сомнения, военный советник. Другой — шпион, куда более опасный. Я вежливо предложил им дать письменные показания. В ответ они… — я сдержанно выдохнул, — позволили себе крайне дерзкий и нецензурный отказ. Прямо в лицо. Оскорбление, ничем не спровоцированное.
В кабинете повисла тягостная тишина. Цесаревич смущенно отвёл взгляд, давясь смешком. Бенкендорф сохранял каменное выражение лица, но в уголках его губ читалось что-то вроде понимания.
— Вот я, в воспитательных целях и для поддержания уважения к званию русского офицера, — продолжал я, стараясь говорить ровно, — и приказал преподать им урок. Порку. И какая же это порка, Ваше Величество? — я с горькой усмешкой махнул рукой. — Смех да и только! По десятку шлепков плетью, не в полную силу. Один сдался уже на девятом, визжал как поросёнок. Второй… — я пожал плечами, — на пятом ударе грохнулся без чувств. Думал — симулянт. Ан нет, действительно сознание потерял. И что вы думаете? — я посмотрел прямо на императора. — Очнувшись, оба сели и написали признания, как милые дети. После чего были мною незамедлительно переданы подполковнику Шувалову, как и положено. Вот и весь инцидент.
— К большому сожалению, граф, — проговорил император, и в его голосе звучала неподдельная досада, — инцидент далек от разрешения. Английский посол осмелился явиться ко мне с нотой протеста. Помимо прочего, он требует официальных извинений и компенсации в размере пятисот фунтов стерлингов — за каждого. — Николай Павлович отчеканил сумму с ледяным презрением. — Естественно, ни извинений, ни гроша они не получат. Однако… — император сделал паузу, выбирая слова, — учитывая, что оскорбление их дворянской чести действительно имело место, и то, что они — подданные иностранной державы… я принял решение. Они получат возможность смыть позор с оружием в руках. Несмотря на запрет дуэлей, в виде исключительной милости. Они вызывают вас. До смерти. Исключительно на шпагах. — Император замер, его взгляд, тяжелый и неотрывный, впился в меня. — Также ставлю вас в известность, граф: вы имеете полное право отказаться.
В голове молнией пронеслось: «Хитрожопый! Задумал чисто. Откажусь — клеймо труса навек, крест на карьере. Дуэль с двумя поочередно… финал туманен». Я смотрел на государя, не отводя глаз, лицо оставалось непроницаемым.
— А… что они выставляют за себя? — спросил я ровным тоном.
— Как… что? — император искренне не понял.
— Граф имеет в виду, Ваше Величество, — тихо вступил Бенкендорф, — что он получит в случае победы. Англичане обретут моральное удовлетворение и по пятьсот фунтов. Каков же выигрыш графа?
Николай Павлович на мгновение задумался, потом на его губах появилась легкая, почти что хитрая улыбка.
— Тысячу фунтов… и пять тысяч рублей от меня, граф. — Он вздохнул, и в этом вздохе была тень усталости. — Признаюсь, мне стоило немалого труда пересилить себя, разрешая сие… мероприятие. Но престиж государства… не позволил отказать.
«Ну, конечно, пересилил», — мрачно отозвалось внутри.
— Ну, коль скоро престиж государства требует… — я слегка склонил голову, голос звучал почтительно, но в нем явственно слышалась издёвка, самую малость. — Осмелюсь задать лишь один вопрос, Ваше Величество: как некий зарвавшийся посол дерзнул требовать извинений лично от Императора Всероссийского? Запросто? Будто вы… — я сделал едва заметную паузу, — какой-нибудь заштатный германский князек? Этого я допустить не могу, Государь. — Я выпрямился во весь рост, взгляд стал ясным и твердым, полным патриотического пыла и верноподданнической решимости. — Вызов принимаю. Однозначно.
Император смотрел на меня. Несколько секунд. В его обычно непроницаемых глазах мелькнуло нечто — досада, осознание, что он загнал себя в угол собственной дипломатией. Мы оба понимали: получилось… некрасиво. Почти постыдно. Легкая тень смущения скользнула по лицу Николая Павловича.
Уже после обеда с царской семьей мы с цесаревичем Александром неторопливо шли по паркетным галереям к выходу из Зимнего. Мурат, завороженный роскошью дворца, следовал чуть поодаль в сопровождении гвардейского офицера.
— Петр Алексеевич, — тихо начал Александр, искренне пытаясь сгладить неловкость, — прошу, не держи обиды на отца. Всё вышло… стихийно. Эта дурацкая нота, спесивый посол, его неслыханная наглость… Государь вспылил. Уверяю тебя, он сожалеет о случившемся.