Тишина.
— Чо ты там сбрехал? — со злостью процедил сквозь остатки зубов немытый.
— Чо, Чо хер через плечо.
— Ах ты падаль, — кинулся на меня мужик, в его правой руке, тускло блеснул кусок отточенного железа. Кидаю в него бурку, он запнулся, прямой в челюсть, левой добавляю хуг. Мужик молча подает и роняет нож с коротким лезвием. Хватаю его и, не останавливаясь, метнулся к зависшему мужику на нарах. Он не успевает среагировать — нож у его горла.
— Только дёрнись, глотку перережу. Кто таков?
— Крох — сдавленно прохрипел мужик. В глазах не страх, а опаска. Осторожно пытается отодвинуться. — Понял я барин, будя. Убери нож.
— Ты старший? — спросил я вперев в него тяжёлый взгляд.
— Я, барин, нож убери. Жилу поранишь.
Убрал нож от горла, поднял бурку и положил на нижние нары с левой стороны. Присев внимательно наблюдаю за Крохом. Он сидя напротив меня потирал шею.
— Гляжу я на тебя и не пойму. Не наш ты точно, а говорок наш сечёшь. Костолома на раз завалил, могёшь, и лихо то как. Кто ты, барин?
Разводной тебя благородием звал.
— Я, граф Иванов–Васильев, полковник, командир батальона.
— Вона как, а как же ты попал сюды, ваше сиятельство?
— Для расширения кругозора, — усмехнулся я.
— Чего?
— Забудь, Крох, так к слову пришлось. Кормить тут будут?
— А как же, хлеба пайку и суп водяной. –криво усмехнулся Крох.
— Неужто ничего поделать нельзя?
— От чего же, ваше сиятельство, много чего можно, ежели деньга есть.
На полу зашевелился и замычал немытый.
— А это кто? — несильно пнул ногой лежащего.
— «Хряк» это. На бойне раньше работал. По пьяни жену зарезал, через то и сел. А тот Чиж, ворует по мелочи на рынках. Эй, Чиж слезай, помоги Хряку.
Чиж осторожно слез с нар и стал приводить Хряка в чувство.
— Тряпку водой смочи, да на лоб положи, — посоветовал я.
Наконец Хряк очнулся, сел и, мотая головой, пытался сообразить, что стряслось.
— Башкой не мотай, Хряк, а то отвалится, — предупредил я.
— Ах ты, гнида… — слабо выругался он, увидев меня.
— Сникни, Хряк. Аль мало получил? Не буди лиха. Так что насчет еды, ваше благородие, надумали? — спросил Крох.
— Делай, Крох, — тихо выдохнул я.
— Чиж, кликни Федота.
Чиж подошел к двери и принялся колотить в нее что есть мочи, выкрикивая хрипло:
— Федот!.. Эй, Федот!
Минут через пятнадцать щелкнуло маленькое оконце.
— Чего разорались? — пробурчал тощий надзиратель.
— Федот, его благородие тебя спрашивать изволит, — пояснил Чиж.
— Чего угодно, ваше благородие? — обратился ко мне Федот.
— Скажи-ка, любезный, что на ужин могу себе позволить?
— Ну… хлеб, мясо, курицу, кашу, какую в духане сыщется. Пива, разумеется.
— Вина? — добавил я.
— Вина не положено, ваше благородие, — ответил он твердо.
Меня рассмешила такая постановка: все прочее можно, а вино — нет.
— Да и дорого оно, — добавил Федот. — Так чего изволите?
— Вот что, Федот. Давай хлеба на четверых — и белого, и ржаного. Мяса, без разницы какого. Две курицы. Пива на всех. И мне — пару бутылок вина.
— Ого! А деньга-то есть, ваше благородие?
Я достал из кармана двадцать пять рублей ассигнациями. Сунул купюру Чижу. Тот протянул в окошко. Федот внимательно осмотрел бумажку.
— Добро, ваше благородие, исполню.
— Да еще, Федот. Поменяй парашу на чистую. Свечей принеси. Посуду. Воды хорошей. Окошко оставь открытым — проветрится, а то дышать нечем.
— Ладно, сделаю. Только не шибко выйдет.
Мы замерли в томительном ожидании ужина. Наконец — скрежет ключа, лязг засовов. Дверь со скрипом распахнулась. Мелкий, зачуханный мужичок внес кувшин воды, сменил парашу и поставил на пол две толстые горящие свечи. Камеру залил свет. Дверь захлопнулась, засовы задвинулись с тем же скрежетом.
— А вы что, на полу едите? — поинтересовался я.
— Нет, стол имеется, — Крох кивнул Хряку.
Тот принес две сколоченные доски и водрузил их между нижними нарами. Чиж поставил на импровизированный стол свечи. Мы смогли разглядеть друг друга при свете.
— А вас за что, ваше благородие, в тюрьму? — осторожно спросил Чиж.
— Оно тебе надо, Чиж? Лишние знания — лишние горести, — отмахнулся я.
— Верно сказано, — вздохнул Крох.
Я завернулся в бурку и лег на нары. Все молчали, лишь Хряк временами кряхтел и ворочался. От голода у кого-то изредка гулко урчало в животе. Наконец — знакомый шум отпираемой двери. Ожидание кончилось.