— Верно, — со злой усмешкой отчеканил Барышев. — Именно этот жетон позволил ему выйти на свободу с условием явиться пятого декабря. А сегодня, ежели память мне не изменяет, третье февраля. Учитывая тяжесть совершенного преступления, дело было передано на рассмотрение главному военному прокурору, то есть мне, как его первому помощнику. Смею вас уверить, что дело будет рассмотрено со всей тщательностью, и все карающие меры закона будут применены, невзирая ни на чье заступничество или благоволение. Закон суров, но таков закон! — пафосно провозгласил Барышев, откинувшись в кресле и устремив суровый взгляд на Лукьянова.
На губах Лукьянова пробежала еле заметная усмешка.
— Прошу вас ознакомиться.
Он взял из рук корнета лист с императорской печатью и протянул Барышеву.
Помощник главного прокурора впился в текст именного указа. Пробежал глазами в первый раз, затем перечитал внимательно, улавливая каждое слово.
— Но помилуйте! — воскликнул ошарашенный Барышев. — Преступление столь тяжкое, против самого государства, трона! Я никак не могу понять, как сие возможно? Я обязан немедленно доложить главному прокурору, его сиятельству князю Меньшову!
— Несомненно, ваше превосходительство, — холодно ответил Лукьянов, — но лишь после исполнения указа. Прошу отдать распоряжение о выдаче мне всех документов по сему расследованию, до единой бумажки, безотлагательно. — Лицо полковника было каменным, выражая непоколебимую решимость.
Совершенно растерянный, Барышев вызвал секретаря и приказал выдать все материалы по делу графа Иванова-Васильева. Мрачно наблюдая, как полковник с секретарем удаляются, он осознавал: весь его хитроумный план рухнул в одно мгновение.
Мысленно он вновь перенесся к событиям двухнедельной давности. Тогда к нему, взывая о помощи, явился генерал-интендант Лукомский. Речь шла о беде, постигшей обер-интенданта Кавказского корпуса Смолина. Тот, доверчивый до простоты, угодил в хитроумную ловушку, расставленную недоброжелателями, дабы опорочить честного службиста. Злоумышленники, пользуясь его именем и положением, творили темные делишки. Когда же начальник финансового отдела канцелярии Смолина, уличенный в тяжких злоупотреблениях и отстраненный от должности, наложил на себя руки — удавился в петле, — это сочли красноречивым признанием вины и косвенным оправданием для самого обер-интенданта. Мол, подчиненный согрешил, а начальник — лишь недоглядел.
Тронутый стенаниями Лукомского и щедро подкрепленный «знаком признательности» от самого Смолина, Барышев дал твердое слово вытащить его из трясины. План созрел дерзкий и циничный: раздуть громкое дело графа Иванова-Васильева, обвиняемого в государственной измене и хищении казенных средств в пользу врага. Подвести под высшую меру, поднять невиданную шумиху в обществе, вовлечь под купленную прессу. Учитывая, что граф — супруг внебрачной дочери самого Государя, скандал вышел бы оглушительный, способный затмить любую иную новость. На этом фоне Барышев намеревался тихо и быстро замять дело Смолина — отделаться всего лишь отставкой, лишением чинов, наград и пенсиона, с унизительной, но не смертельной записью в формуляре: «за халатность, недостаточный контроль и административную несостоятельность». Смолин, видя в этом спасение, с готовностью ухватился за соломинку.
И вот теперь — полный крах. Сидя в кабинете, Барышев с леденящей душу ясностью осознал: перед ним — не попытка Государя защитить опального зятя. Здесь кроется нечто куда более грозное и непредсказуемое. В памяти с жуткой отчетливостью всплыли строки высочайшего повеления, перечеркивавшего все его расчеты: «Все сведения по настоящему делу изъять. Ежели какие-либо сведения станут известны посторонним лицам, виновные понесут строжайшее наказание.» Фраза «строжайшее наказание» обретает зловещую конкретность.
Барышев сидел, словно парализованный, подавленный и растерянный до крайности. Деньги Смолина — те самые, что должны были стать платой за спасение, — были уже не просто взяты, а безвозвратно потрачены. Что-то нужно было предпринять немедленно, отчаянно. Но что? Мысль, скованная ужасом, беспомощно билась в замкнутом кругу. Пути назад не было.
Полковник Лукьянов, скрупулезно проверяя полученные документы, потребовал для ознакомления материалы по делу обер-интенданта Смолина. Предъявленный им верительный знак мгновенно снял все вопросы у секретаря. Бегло просматривая папку, в самом конце он наткнулся на рапорт. В нем значилось: подследственный Анукин Фёдор Проханович обнаружен в съёмной квартире повешенным. При нем нашли покаянную записку: он полностью признавал вину в содеянном и умолял никого не винить в его смерти. Лукьянов приказал немедленно снять заверенную печатью канцелярии Главного военного прокурора копию с этого рапорта.