— Заметил — хромаешь? — спросил я, указывая взглядом на его ногу.
— Так точно, ваше высокоблагородие. Ранение. Из-за него и списали. В остальном — ничего, вот только бегать не могу.
Бойцы тем временем быстро и беззвучно обследовали все помещения и собрались в холле.
— Дом крепкий, командир, — сухо констатировал Савва.
Я перевел взгляд на Эркена.
— Нужно осмотр завершить, — кивнул он, поняв мой взгляд без слов.
— Боцман, — обратился я к Егорову, — двор имеется?
— А как же, ваше высокоблагородие! Пойдёмте, покажу.
Внутренний двор оказался просторным. Два добротных сарая для хозяйства, конюшня на четыре стойла, каретная да еще какая-то постройка. Задние ворота — крепкие, на запоре. Даже дрова были аккуратно уложены под навесом — порядок.
— Ремонт сделан на совесть, — удовлетворенно отметил я.
— Куда там, ваше высокоблагородие! — махнул рукой боцманмат. — Ещё недели две после тех косоруких строителей порядок наводили. Прокоп у нас плотник знатный, вот нас и наняли — двор в чувство приводить. Они только здание латали.
Вернувшись в дом, я застал Эркена задумчиво обходящим комнаты. Паша отправился проведать Аслана.
— Ладно, боцман, на первый раз хватит, — сказал я.
Моряк замялся, понизив голос:
— Ребятки у вас, господин полковник…
— Что такое? — насторожился я.
— Да вроде всё как положено… Только глянут — мороз по коже. Опаска берет. Чувствуется — зарежут и имени не спросят.
— Брось жути нагонять, — отрезал я, хотя понимал, откуда такие мысли. — Пластуны они.
— То-то и гляжу, — кивнул Егоров. — Ходят тихо, говорят скупо… Так, господин полковник, кому вахту сдавать-то?
— Пока не торопись, — остановил я его. — Продолжай нести службу. Подбери себе в помощь троих надёжных и рукастых. Отвечать за них будешь ты. Позже разберемся. — Я достал деньги. — Держи, двадцать рублей ассигнациями, на пропитание. Помни: пьянства не терплю. Замечу — прощаемся навсегда.
— Слушаюсь, господин полковник! — Егоров вытянулся. — Исполню в точности. Когда ждать вас?
— Днями приеду с супругой. Бойцы, трогаем.
Мы покинули мой новый дом, когда февральский вечер уже сгустился в настоящую темноту.
Новость о подаренном доме Катерина приняла спокойно без восторженных криков и хлопанья в ладошки. Первое о чём она спросила: Петя, а у нас есть деньги на обустройство?
— Да, Катюша, государь пожаловал тридцать тысяч ассигнациями.
Лишь после этого её лицо озарилось улыбкой.
— Никогда бы не подумал, что ты станешь такой рачительной женой, Катенька — с удивлением сказал Дмитрий Борисович. Я сообщил эту новость во время ужина.
— Вы съедите в свой дом и я останусь один, грустно вздохнул граф. — Признаться я уже привык к тому, что дом наполнен живыми людьми.
— Не хочется обременять вас, Дмитрий Борисович. — попытался утешить я старика.
— О чем ты, Петр, с вами у меня пропало чувство одиночество, да и тезка мой уже стал привычен, особенно когда он возмущается. — тепло улыбнулся граф. — Ну, такова жизнь.
Близость дома к Аничкову дворцу была неслучайной.
— Разделяю вашу мысль, Дмитрий Борисович, — кивнул я.
— Ты вернулся без шашки, Пётр? — подметил проницательный граф.
— Отдал ювелиру. Решил поменять на Георгиевский знак.
— Ого! Поздравляю, господин полковник! Такой повод требует достойного возлияния. В кабинете? — предложил граф, собираясь встать из-за стола.
— Полковник, можно мне обратиться? — тихо, с заметным смущением попросил ужинавший с нами Мурат. Мелис и Катя усердно посвящали его во все тонкости светского обхождения.
— Говори, Мурат.
— Я хотел бы… сходить в гости к княгине Оболенской.
Катя удивленно взглянула сначала на Мурата, потом на меня.
— Ну-у… это, конечно, возможно, — растерянно ответил я, застигнутый врасплох такой просьбой. — Но надобно прежде узнать, соизволит ли княгиня принять тебя.
Сама мысль о визите к княгине сжала сердце неприятным комом. Одно лишь воспоминание о ней вызывало жгучий, всепоглощающий стыд. Теперь, оглядываясь на ту роковую ночь, я ясно видел: поддавшись порыву, совершил очень опрометчивый поступок. Или… нет? Все случившееся тогда — безумие, вспышка слепой страсти, полная утрата власти над собой — не укладывалось в трезвые рамки. Малейшее её сопротивление, твердое «нет» — и я бы отступил… Но она безмолвствовала. Её молчание обожгло тогда сильнее любого порицания и теперь оставило в душе раскаленный след.