— После такого, — продолжал шипеть Барышев, откидываясь в кресло, но не снижая накала, — никто бы и слова с вами не стал говорить! Но я… помня данное вам обещание, пытаюсь хоть как-то смягчить последствия этого бардака! А вы… вы смеете обвинять меня в бездействии⁈
— Виноват, Ульян Самсонович! — покаянно воскликнул Лукомский, вскакивая. — Я не ведал, что в дело ввязалось жандармское управление!
— Не просто управление! — Барышев силой придавил ладонями крышку стола. — Лично шеф жандармов, генерал-адъютант граф Бенкендорф! Надеюсь, мне не надо объяснять, чего стоит его… внимание? Потому не ждите обещаний. Сделаю лишь то, что в моих очень ограниченных силах. — Барышев тяжело вздохнул и с нескрываемым сожалением посмотрел на Лукомского. Тот сидел бледный как полотно.
— Григорий Михайлович, — голос Барышева внезапно стал низким и усталым, почти беззвучным. — Послушайте старого чернильного червя. Подумайте о себе. Срочно. Верьте опыту: проверкой и аудитом Кавказского корпуса это не кончится.
— Вы… вы думаете, Ульян Самсонович? — прошептал Лукомский, судорожно сглатывая.
— Я в этом уверен, — отчеканил Барышев, отводя взгляд к окну. Разговор был окончен.
Обескураженный Лукомский вышел из кабинета. Барышев устало смотрел на бумаги не видящим взглядом. Он только что смог решить проблему взятой ранее и истраченной благодарности Смолина. Не маленькой надо заметить. Слабая улыбка тронула его губы.
Я застал Куликова за столом, буквально утопавшим в бумагах по делу Смолина. Он работал, не разгибаясь.
— Здравствуйте, Жан Иванович.
— А, Пётр Алексеевич! — Куликов поднял усталое лицо, и на мгновение в глазах мелькнула искренняя радость. — Рад вас видеть!
Он отложил перо, жестом приглашая сесть.
— К моему великому сожалению, — начал он, и радость сменилась унынием, — порадовать вас нечем. Смолин… сломлен, перепуган до смерти, но упорно всё отрицает, валя всю вину на Акунина. Прекрасно понимает: признание — и пощады не жди.
— Уверен, он и вправду не знал, кто стоял за Акуниным, — заметил я. — Да и не интересовался особо. Ему хватало денежного потока в карман.
— Склонен согласиться, Пётр Алексеевич, — вздохнул Куликов, потирая переносицу. — Попробовал вашу уловку — обещание смягчить приговор в обмен на признание. Не вышло. Всё упирается в Акунина. Смолин стоит как скала. Кстати, — добавил он, — просит аудиенции у государя. Видимо, надеется оправдаться лично.
Я рассеянно кивнул, слушая Жана Ивановича, но мысли крутились вокруг того, как вычислить этого невидимого врага. Умного, опасного. Пока он обыграл нас всех вчистую. Оставалось лишь принять этот горький факт.
— Поздравляю с Анной третьей степени, — перевел я разговор, заметив новый орден на его мундире.
— Благодарю, Пётр Алексеевич! — Куликов слегка смутился. — А вас чем удостоил государь?
Я молча указал на шашку с золотым знаком Святого Георгия на эфесе.
— Весьма почетная награда для офицера, — произнес Куликов, разглядывая её с искренним уважением, но затем его лицо снова омрачилось. — Хотя… на мой взгляд, недостаточная для того, что вы смогли совершить. Простите мою бестактность, — он явно смутился еще больше.
— Помимо этого, — успокоил я его, — пожаловали дом и средства на обустройство. Приглашаю на новоселье.
— Ну, это совсем иное дело! — лицо Куликова прояснилось, он улыбнулся с облегчением. — С большим удовольствием. Только, надеюсь, без высокопоставленных особ? А то я, знаете ли, теряюсь в их обществе… Не привык запросто общаться с представителями императорской фамилии. Всегда дивился вашей способности быть своим в любом кругу. Как у вас это выходит, Пётр Алексеевич? — спросил Куликов с искренним любопытством и капелькой зависти. — Поделитесь секретом?
— Да никакого секрета нет, Жан Иванович, — отозвался я. — Просто живу по одному правилу: я — такой, какой есть. Другим не стану. Гнуться под каждого — себя сломать недолго.
— Логично! — Куликов рассмеялся, но в смехе слышалась горечь. — Убедили. Вот только следовать вашему примеру… духу не хватит. Оттого вы — воин, а я… — он махнул рукой в сторону заваленного бумагами стола, — … бумажная крыса. Мышь архивная. — Закончил он с горькой усмешкой.