— Вот, щас, вдарю по роже твоей бесстыжей, не посмотрю, что седина пробилась! «В самом соку», — ехидно передразнила она.
— Ладно тебе! Шуткую я, — рассмеялся Григорий. — Ну чего ты к парню пристала с женитьбой? Ему только восемнадцать исполнится. О службе надо думать, а не о женитьбе. Пусть погуляет, со службой определится. Трофим сказывал, что на должность хорунжего поставить хочет, но то Пётр Лексеевич решать будет. Ему у пластунов в сотне уважение заслужить потребно, поначалу. А ты ему житья не даёшь со своей женитьбой. Он и до дому уже не желает появляться, потому как не хочет слушать твои уговоры. Угомонись, Катерина.
— А чё тут плохого, что сына оженить хочу? Дождёмся, приведёт в дом горянку какую!
— Чем тебе горянки не угодили? Вон сколько казаков жён горянок имеют. Ничего, живут не тужат. Что Саня, что Трофим, и даже княжич Андрей — довольны, сыновей народили. Чего плохого, что кровь свежая прибыла?
— Нечего! Своих девок сколько справных — им то за кого замуж идти? Пустой разговор! Дай вам волю — под каждую встречную юбку лезть готовы! — разошлась Катерина.
Григорий, понимая, что переборщил с шутками и суждениями, благоразумно замолчал. Преданно глядя на жену, кивал, соглашаясь со всем.
— Чего раскивался как мерин? Думаешь, не знаю, что насмехаешься надо мной? Дождёшься ты у меня, Григорий Степанович! Получишь за всё былое и наперёд!
— Да угомонись, Катерина. Скажешь — ругаешься, молчишь — опять не так. Смотрю на тебя и проглядываю батю твоего, покойного. Ты такая же вредная становишься, как и он, — сказал Григорий не подумав.
— Значит, ещё и батя тебе мой не по нраву? Вредный, говоришь, был? — Лицо Катерины потемнело, как туча, а глаза засверкали молодым огнём и задором.
Григорий взбодрился, вспоминая, какая красивая и непокорная была его Катерина в девичестве. Почему была? — подумалось ему. — Она и сейчас красива в своём праведном гневе.
— Чего улыбишься? — насторожилась Катерина.
— Да вот, вспомнилось, как ты меня в ухо вдарила, когда я целоваться полез, — неожиданно рассмеялся он.
Катерина не удержалась и звонко рассмеялась в ответ.
— Так-то ж с перепугу! Кто ж так целоваться лезет? Даже за руку не подержал! Я девка не целованная была, парнями не балованная.
— Так я тебе и поверил! А кто с Сёмкой тискался? Видел я всё! — обиженно засопел Григорий.
— А чего ж ты до конца не досмотрел, как он в два уха получил?
— Правда, что ль? — удивился Григорий.
— Правда, правда! С чего ты думаешь, апосля, он так на меня взъелся? Так с того случая, не забыл!
— Вона как! А нам баял, что разонравилась ты ему.
— Да куда там! Через то он к Галке Сорокиной и переметнулся. Она по нему давно слёзы лила.
— Чёрт вас, баб, разберёт! — вздохнул Григорий.
— Вот и не лезь в дела бабские! Я ж не советую тебе, как сотней командовать, — поставила точку в разговоре Катерина, строго глядя на мужа.
Глава 34
Вчера провожал Андрея и Михаила. Лермонтов, удручённый расставанием с Лейлой, шёл мрачнее тучи и не проронил ни слова.
— Михаил Юрьевич, — начал я, глядя на его понурую спину, — а не подумать ли вам об отставке? Вы человек заслуженный, никто и слова не скажет.
— С чего бы, Пётр Алексеевич? — резко вскинул голову Лермонтов. — Только что в сотники произвели — и сразу в отставку?
— Ну, вот, другое дело! — отмахнулся я. — Встряхнись и службу неси, как положено. Не мужское дело за юбкой тянуться — это жене за штанину мужа держаться положено! Хватит прощаться, пора! Трогайте!
Они лихо вскочили в сёдла и помчались по улице, заставляя редких прохожих шарахаться в стороны. Над Петербургом вставал новый день, серый и промозглый, в пасмурных рассветных сумерках.
Вместе с полковником Лукьяновым я прибыл на базу ССО, где формировался отряда личной охраны высочайших особ. Здесь временно разместили всех, двадцать три кандидата. Их тщательный отбор и проверку по всем линиям вели офицеры Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и Корпуса жандармов. Моё дело — заложить фундамент, начав обучение азам охраны первых лиц государства. Впоследствии отряд должен расти и оттачивать мастерство сам. Ключевым был вопрос о командире.
Выбор пал на подполковника Игоря Милановича Бекасова, третьего по списку, представленному Дубельтом. Высокий, стройный, в безупречно отутюженном голубом мундире, он воплощал выправку гвардейца. На парадном мундире скромно поблескивал орден Святого Станислава 3-й степени без мечей. У бедра — уставная сабля с характерной «клюквой» на эфесе. Взгляд его карих глаз был оценивающим, холодным и невероятно цепким — взгляд профессионала. При представлении он испытующе сжал мою руку, явно пытаясь прощупать силу, но мгновенно встретил не уступающее. Моё превосходящее давление, медленно прессующее его кисть, вызвало настоящее удивление мелькнувшее в его глазах.