— Олег Дмитриевич, — спросил Бекасов, когда они сидели поздним вечером в кабинете Малышева, — это правда, что рассказывают ваши офицеры о полковнике графе Иванове-Васильеве?
— Не знаю, как ответить вам, Игорь Миланович, — задумался Малышев. — Думаю, в основном правда. Вот только насчёт количества убитых им горцев ручаться не могу. Хотя, судя по тому, как он рубился в бою, склонен поверить.
И Малышев рассказал о своих впечатлениях от того боя, в котором участвовал и был свидетелем: хладнокровия и жестокости полковника, о том, как его же бойцы побаивались подходить к нему, когда он входил в раж.
— Это правда, что он отрубал горцам головы? — перебил Бекасов.
— Отвечу так: сам не видел, — сдержанно сказал Малышев, — но слышал от людей, которым верю. Бывало.
— Боже мой, просто не верится! — вырвалось у Бекасова.
— Оставьте, Игорь Миланович, — махнул рукой Малышев. — Нам ещё крупно повезло, что полковник с нами. Учитесь, пока есть возможность. Слышал, он рвётся назад на Кавказ, и лишь высочайшая воля удерживает его здесь.
В конце марта ко мне с визитом пожаловали полковник Лукьянов и Куликов. Оба сияли довольными улыбками. Особенно Лукьянов — на груди его красовался новенький орден Владимира четвертой степени.
— Жан Иванович пожалован в коллежские советники, шестой класс, армейский полковник! — гордо возвестил Лукьянов.
— Ну, полно вам, Лев Юрьевич, — смущенно отмахнулся Куликов.
— И десять тысяч премии, ассигнациями! Каково, Пётр Алексеевич? — не унимался полковник.
— И вы приехали ко мне отмечать свои награды, — констатировал я.
— Ну, что вы, Пётр Алексеевич, мы приехали по иному поводу, — вновь засмущался деликатный Куликов.
— Не смущайтесь, Жан Иванович! Его сиятельство не разорится на двух бокалах коньяка, вина с мясной нарезкой. Я прав, граф? — Лукьянов лукаво подмигнул.
— Конечно, Лев Юрьевич, для друзей не пожалею, — вздохнул я.
— Как-то уныло Пётр Алексеевич отвечает, — усмехнувшись, заметил Куликов.
— Не обращайте внимания, друзья. Просто устал, но искренне рад вашему визиту. Пройдемте в кабинет. Вы не против, если Дмитрий Борисович присоединится к нам?
— Нет, — после недолгого раздумья согласился Куликов. — Мы с уважением к нему относимся.
— Добрый вечер, ваше сиятельство, — почтительно поздоровались Лукьянов и Куликов с вошедшим графом Васильевым.
— Дмитрий Борисович, господа пожаловали поделиться новостями, — предупредил я его.
— Даже так? Прошу, располагайтесь как вам удобно. Пётр, распорядись!
Мы устроились в креслах, граф Васильев занял место за столом.
— Мы слушаем вас, господа, — сказал граф, когда слуга накрыл чайный стол напитками и легкими закусками.
— Я, пожалуй, доверю слово Жану Ивановичу. Рассказчик из меня никудышный, — поспешно проговорил Лукьянов, вверив повествование Куликову.
— Хорошо, господа, — начал Куликов. — Суть новостей такова: завершились суды над всеми фигурантами, что были доставлены в Петербург. Чёртова дюжина — тринадцать человек, начиная с обер-интенданта и ниже. За исключением Анукина, который якобы сам наложил на себя руки. Умные люди отнеслись к этому с пониманием, прочим же — так удобно для следствия. Так вот: из тринадцати девятерых лишили дворянства и всех прав. Имущество конфисковано в казну, семь лет каторги. Смолин, Кудасов и прочие. Все ходатайства о смягчении участи Смолина государь отклонил. Свет в панике, прочая же публика в большинстве своем решение государя поддержала. Шестьдесят три фигуранта, осужденные военным судом Кавказского округа, поражены в правах, имущество конфисковано. Им предоставили выбор: пять лет каторги в Сибири или пять лет работ в арестантской дорожно-строительной роте с последующим вольным поселением на Кавказе — без права возвращения в прочие губернии. Все избрали арестантскую роту. Говорят, это ваше предложение, Пётр Алексеевич?
Граф Васильев с интересом взглянул на меня.
— Вздор, Дмитрий Борисович! Чистый навет! — поспешил я отречься.
— Надо признать, решение вполне разумное, — продолжил Куликов. — К ним добавят дезертиров да прочих осуждённых и отправят на строительство дорог и укреплений.
— Однако круто взялся его императорское величество, — не удержался Лукьянов.
— А как же Кудасов, Жан Иванович? — спросил я, вспомнив о нем.
— Не тревожьтесь, Пётр Алексеевич, — успокоил Куликов. — Наш христианнейший и всемилостивейший государь позже заменил всем каторгу на ссылку. Кудасова — на вечное поселение в Тобольск. Остальных — куда, не ведаю. Не смог государь остаться твердым до конца. Но и само такое изначальное решение для многих стало неожиданностью. Не ручаюсь, но, говорят, на государя повлиял цесаревич, требовавший более сурового наказания. Вот, собственно, и все новости, господа. — Куликов смочил горло глотком вина.