***
Паша, сам выросший сиротой и до дна испивший горькую чащу сиротской доли, всей душой привязался к младшему Лукашке. Он старался по мере сил скрасить его жизнь, оберегая и наставляя. Вот и сейчас, сидя на скрипучей лавке у казармы воспитанников, он внимательно слушал братишку. Тот, размахивая руками, с упоением и озорными искорками в глазах рассказывал о недавней массовой драке воспитанников со станичными подростками.
— Выходит, это из-за тебя наши схлестнулись со станичными? — Паша нахмурился, в его голосе прозвучал не укор, а скорее тревога.
— А чего они ко мне пристали? Знаешь, как больно швырком приложили! — поморщился Лукашка, потирая ушибленное место.
— Эх, Лука… Хоть и одели тебя в пластунскую форму, а ты в душе всё тот же станичный простофиля, — с неподдельной грустью вздохнул Паша.
— Брат, да он здоровенный, как гора! Я супротив него — букашка, — обиженно засопел Лукашка, опуская глаза.
— Всё это отговорки, — строго, но без злобы покачал головой Павел. — Ты — пластун. А пластун должен стоять до конца, чего бы это ни стоило. А ты что сделал? Подставил и подвел побратимов. Теперь вся полусотня из нарядов не вылазит, а ты тут хвост распустил и похваляешься. — В его голосе послышалась горькая досада.
Лукашка совсем сник, его плечи обмякли. Он опустил голову, и по загорелым щекам медленно поползли крупные, тяжелые слезы.
— Паш… Я ж не хотел… Честное слово, не хотел, чтобы так вышло… — голос его дрогнул, прерываясь глухими всхлипами.
Видя искреннее раскаяние и слёзы мальчишки, суровая неподвижность Паши мгновенно растаяла. Он смутился, потянулся к нему и, обняв за плечи, крепко прижал к себе.
— Я не виню тебя, браток… Просто после всего ты повел себя не по-товарищески. Не по-нашему.
— А что не так-то, брат? — тихо, уткнувшись мокрым лицом в плечо Паши, спросил Лукашка.
— Ты должен был повиниться перед побратимами. Пойти и сказать прямо, что по твоей вине они несут наряд. Ответствуй за свои поступки — это и есть настоящая пластунская правда.
— Так я сегодня же всё им скажу! Честно, пречестно! — Лукашка вытер лицо рукавом и посмотрел на Пашу с новым, решительным огоньком в глазах.
— Вот это по-нашему, по-пластунски! — Паша одобрительно хлопнул его по плечу и вдруг лукаво улыбнулся. — Держи, это тебе от меня, подарок — Он достал из походной сумки небольшой, красиво украшенный нож в изящных ножнах, отливавших матовым блеском черненого серебра.
— Ух ты-ы-ы! — Восторг мгновенно высушил все слезы. Глаза Луки вспыхнули, как два уголька, отражая драгоценный подарок. — Брат, а можно я ребятам покажу?!
— Ступай, похвастай, — Паша рассмеялся, но вдруг снова стал серьезен и ловко схватил Луку за запястье. — Но смотри, исполни сперва то, что обещал.
— Обязательно! Слово пластуна! — бойко кивнул Лукашка и, крепко сжимая в руке ножны, пулей помчался к казарме.
Весь вечер Лукашка был необычно молчалив и сосредоточен. Он мысленно репетировал слова, сжимая руку на рукоятке подаренного ножа. После ужина, когда в казарме наступило редкое затишье и каждый был занят своими делами, он набрался решимости.
Сделав глубокий вдох, Лукашка вышел на середину помещения. Неловко взобравшись на деревянную лавку, он обвёл взглядом товарищей и громко, чуть срывающимся от волнения голосом, сказал:
— Браты! Прошу вас, послушайте меня…
Он стоял, терпеливо дожидаясь, пока стихнут последние разговоры и на него обратятся взоры. Гул в казарме постепенно затих, любопытные и удивлённые лица подтянулись к нему, образуя тесный круг.
— Давеча из-за меня драка случилась, — голос Лукашки окреп, в нём зазвучала твёрдая решимость. — Через то всех вас наказали нарядами. Благодарствую вам всем за то, что вступились за меня, как подобает побратимам. И низко прошу у вас прощения, за то, что из-за меня вам влетело. Братья…
Лукашка неловко, но от всего сердца поклонился, выпрямившись, смотрел на них прямо, готовый принять любой их вердикт.
В казарме на мгновение повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием масляных ламп. Эта искренняя, горькая исповедь стала полной неожиданностью для всех. И именно в этой тишине родилось что-то важное и необъяснимое — чувство настоящего братства, которое сплело их всех в единое, сильное целое. Оно дало понять каждому: они — сила, когда вместе.