Еще двое его товарищей, будто ждавшие только этого сигнала, ринулись в отчаянную драку с голыми руками. Озлобленные горцы, взбешённые гибелью двоих своих и ранением третьего, обнажили шашки и принялись рубить всех подряд, кто оказывался рядом. Эта кровавая вакханалия прекратилась лишь тогда, когда к месту побоища прибежал их сотник. Он грубо расталкивал воинов, осыпая их отборными ругательствами и пинками.
Поднялся невообразимый шум — воины, горячась, пытались что-то доказать командиру, тыкая окровавленными клинками в тела зарубленных казаков. Когда всё утихло, выяснилось, что в результате этой вспышки ярости погибло двое горцев и двенадцать пленных.
Привезли, наконец, бурдюки с водой. Лесников жадно глотал тепловатую, пахнущую овчиной влагу, чувствуя, как она почти физически гасит огонь в пересохшем горле. Утолив жажду, он откинулся назад, закрыв глаза. Но облегчение было недолгим. Помимо тупой, раскаленной боли в груди, там же, глубоко внутри, начинало жечь иное, куда более гнетущее чувство — обида. Обида за то, что не погиб в честном бою, а оказался здесь, в плену, беспомощный и униженный. По его грязным щекам текли горячие слезы. Он боялся даже думать, что ждет его впереди — рабство, пытки, медленная смерть. От боли и отчаяния сон не шел, и лишь под самое утро, совершенно измученный, он ненадолго провалился в тяжелое, болезненное забытье.
Проснулся он внезапно, будто от сильного толчка. В сером, предрассветном сумраке его взгляд зафиксировал странное движение: серые, бесшумные тени скользили между спящими телами и разбитыми повозками. Они двигались как призраки, целенаправленно и смертоносно.
Тишину рассвета разорвал внезапный, гортанный крик, почти сразу же захлебнувшийся. И тут же рассветную мглу прошили первые выстрелы, за ними отрывистые вопли горцев, лязг стали, короткие, обрывающиеся стоны. Резня была молниеносной и безжалостной.
Мимо лежащего капитана, не замедляя шага, промелькнули несколько фигур в знакомой форме. Один не задерживаясь, хладнокровно застрелил поднявшегося с земли охранника. Второй, не сбавляя хода, взмахнул укороченным плащом, и тело второго горца беззвучно осело. Они не останавливались, исчезая в лагерном хаосе как тени. Никаких криков «ура», никаких возгласов — только молниеносная, тихая работа.
— Контроль и зачистка. Сторожко, братцы. Пленных не брать, — раздалась где-то рядом негромкая, властная команда.
«Пластуны… Полковника Иванова…» — пронеслось в голове у Лесников с такой ясностью, что он внутренне вздрогнул. И тут же, накрыв его с головой, хлынула волна такого всепоглощающего, оглушительного счастья, что у него перехватило дыхание. Он не мог говорить, не мог шевельнуться, лишь беззвучно рыдал, и слезы облегчения и радости текли по его лицу, смешиваясь с грязью и прошлыми дорожками слез отчаяния. Его просто сломила, раздавила эта внезапная, невероятная перемена судьбы.
Глава 35
— Наши! — пронесся крик часового с воротной башни.
Скрипнув тяжелыми створами, ворота распахнулись, и во двор влетела группа всадников. В центре, пригнувшийся к шее лошади, был виден генерал Головин.
— Генерал ранен! — кричал его адъютант, осаживая взмыленного коня.
К группе бросились несколько офицеров и осторожно, почти на руках, сняли Головина с седла. На плацу и в свободных углах теснились повозки беженцев из предместий. Целые семьи, с испугом вглядывались в бледное лицо раненого генерала и потрёпанных, запыленных всадников. Генерала бережно понесли в сторону госпиталя.
— Поручик, доложите, что произошло? — полковник Савин шагнул к драгунскому офицеру, с трудом державшемуся на ногах. От него несло конским потом и порохом, мундир был покрыт густым слоем пыли и в нескольких местах разорван.
— Отряд попал в засаду и, вероятно, полностью уничтожен, — голос поручика был хриплым и прерывистым. Он опустил взгляд. — Ручаться не могу, может, кто-то и уцелел…, но это маловероятно. Головной казачий разъезд, видимо, был уничтожен сразу. Колонну расстреляли из орудий с того берега. Били картечью… не знаю, сколько залпов. Мы потеряли до половины состава. Лошадь генерала встала на дыбы и сбросила его. Не знаю, насколько он ушибся — было не до того. Подполковник приказал посадить генерала в седло и прорываться к крепости. Сам же остался с капитаном, пытаясь собрать оставшихся в каре. В этот момент нас атаковала лава горской конницы. Трудно сказать, сколько их было…, но поверьте, очень много. Мы уходили от погони, сделали лишь короткий привал ночью и с рассветом поскакали сюда. Генерал держался в седле до последнего, и лишь у самых ворот ему стало плохо…