Странно на первый взгляд, что, рассказывая о своем детстве, Шаляпин ни разу не вспоминал Волгу. Ведь Казань стояла на ее берегу. Но фактически в былое время самый город отстоял от Волги на четыре-пять верст. Между большим городом, всеми корнями своими связанным с великой русской рекой, и Волгой пролегал огромный низинный пустырь. Болота, а между ними низкорослый кустарник. Когда весною Волга широко разливалась, вода подходила к городу почти вплотную. Длинная высокая дамба — она же проезжая дорога — соединяла город с пристанями. И так уж повелось: ездить на Волгу сто́ит, а пешком идти — не нарадуешься. Вот почему для слободских ребят Волги как бы и не было. Им хватало огромного озера, к тому же соединенного протоком Булаком с рекой Казанкой, поодаль впадавшей в Волгу. И впервые по-настоящему Федя разглядел Волгу в тот год, когда, спасаясь от нужды, семья решила переселяться в Астрахань. Было тогда юноше уже 16 лет.
Странно, на тот же первый взгляд, что Шаляпин все говорит о Суконной слободе и не поминает Казани, как будто не возле этого города раскинулась слобода. Но и это естественно.
Ничего не стоило от Рыбнорядской улицы, от Рыбной площади пройти дальше к центру города. Тут скоро выйдешь к местам красивым, где расположен университет, где высится городской театр, и дальше к Кремлю, древнему и величественному. А неподалеку Большая Проломная улица, центр казанской торговли, со складами, богатыми магазинами, гостиницами, с неустанной суетой.
Это город, который был населен купечеством, русским и татарским, дворянством, интеллигенцией. Город с широко известными культурными традициями, с противоречиями национального и социального порядка.
Но Казань словно бы тянулась к реке Казанке и жила, отвернувшись от озера Кабан, обросшего слободами, не только Суконной и Старой Татарской, но многими другими — Плетеневской, Николаевской, Архангельской, Новой Татарской…
Целиком завися от рядом раскинувшегося большого города, слободы жили замкнуто в своем быту, не ощущавшем движения времени, основанном на прямом переплетении строя жизни окраинной слободы и рядом разбросанных деревень. Ведь вот и деревня Амётово вплотную подошла к Суконной слободе, многие, проживавшие в ней, шли на заработки в город.
Так уж получилось, что здесь, в Суконной слободе, все текло по-своему и вовсе не походило на жизнь города, который отделялся от слободы, быть может, всего одной улицей…
Измученный бедностью Иван Яковлевич все-таки задумывался о судьбе старшего сына. Для начала он отдал его в подготовительную школу Ведерниковой. Там мальчик очень быстро научился грамоте и письму. Далее — перешел в приходское училище, но в нем задержался недолго — перестал ходить на занятия, и его исключили. В сущности, ему было не до учения, а следить за ним… Как тут уследишь, когда нужда подстерегала семью на каждом шагу?
Недолго проучился в ремесленном училище в заштатном городке Арске, неподалеку от Казани, но захворала мать, — мальчика вызвали домой. Он так в Арске ничему и не научился. И все-таки, после разных мытарств сумел закончить курс в шестом городском приходском училище, расположенном в Суконной слободе. Это все, что Шаляпину довелось получить по части образования.
Свидетельство об окончании Федору вручили 5 сентября 1885 года. Ему исполнилось к тому времени 12 лет, 7 месяцев и 4 дня. Следовало бы продолжить занятия в гимназии, но больше об учении не могло быть и речи: двенадцатилетним мальчиком он вступил в жизнь.
Бедность семьи вынуждала отца приспособить сына к какому-нибудь делу. И Федор начал жизнь так, как начинали почти все его сверстники в слободе.
Детей здесь с малолетства приучали к какому-нибудь ремеслу и требовали, чтобы учение быстро давало плоды: ведь нищенский бюджет нуждался в подкреплении, хоть копеечном. Вот почему между занятиями в разных школах мальчика отправляли то к одному, то к другому мастеровому человеку в ученики.
Для начала его пристроили к крестному отцу, сапожнику Тонкову.
«Я и раньте бывал у Тонкова, ходил в гости к нему с моим отцом и матерью. Мне очень нравилось у крестного. В мастерской стоял стеклянный шкаф, и в нем на полках были аккуратно разложены сапожные колодки, кожи. Запах кожи очень привлекал меня, а колодками хотелось играть. И все было весьма занятно. А особенно нравилась мне жена Тонкова. Каждый раз, когда я приходил, она угощала меня орехами и мятными пряниками. Голос у нее был ласковый, мягкий и странно сливался для меня с запахом пряников; она говорит, а я смотрю в рот ей, и кажется, что она не словами говорит, а душистыми пряниками […].