Так прошло много времени, один час сменялся другим.
Роб поймал себя на мысли, что большую часть своей жизни провел в маленькой сырой комнатушке, отрезая людям конечности, и что обречен быть здесь до конца своих дней. Но постепенно звуки, доносящиеся снаружи, сменились другими. Люди в церкви уже привыкли к воплям и крикам, к свисту пуль и снарядов, к взрывам мин и даже к тому, как сотрясаются от близких взрывов стены. Но теперь звуки перестрелки и артиллерийская канонада достигли нового крещендо, слившись в бесконечный неистовый рев. Так продолжалось несколько часов. И вдруг воцарилась тишина, благодаря которой те, кто пережидал в церкви, вновь обрели способность слышать друг друга. Потом раздался вой — нарастающий звериный рев, вырывающийся из многих тысяч глоток! Он становился все громче и громче, напоминая шум океана. Роб Джей отправил одного из конфедератов узнать, что же происходит снаружи, тот вернулся и отрывисто бросил, что «это чертовы проклятущие янки празднуют победу», вот что там происходит.
Несколько часов спустя пришел Леннинг Ордуэй и обнаружил его на том же самом месте, у операционного стола в темной комнатушке.
— Док. Господи, док, идемте скорей со мной, — позвал он.
Ордуэй рассказал Робу, что тот провел в подвале почти два дня, и показал ему, где расположился биваком сто тридцать первый полк. Роб Джей позволил «доброму другу» и «злейшему врагу» увести себя в безопасный пустующий чулан, где для него уже соорудили мягкую постель из чистой соломы, и наконец лег на пол и заснул.
Был уже разгар дня, когда он проснулся от стонов и криков раненых, которых положили рядом с ним прямо на пол в чулане. Все хирурги работали на операционных столах, неплохо справляясь и без него. Было бессмысленно пытаться воспользоваться отхожим местом при церкви, поскольку оно давно уже было переполнено. Он вышел на улицу, попав под тяжелые капли проливного дождя, и под этой целительной влагой, павшей с небес, справил нужду за сиреневым кустом, который вновь принадлежал Союзу.
Союз отбил всю территорию Геттисберга до последнего дюйма. Роб Джей гулял под дождем, рассматривая местные достопримечательности. Он уже забыл, где, по словам Ордуэя, разбил лагерь сто тридцать первый полк, и потому спрашивал об этом каждого встречного. В конце концов, он нашел палатки полка к югу от города.
Теплота, с которой Уилкокс и Ордуэй приветствовали его, тронула Роба Джея до глубины души. Они где-то раздобыли яиц! Пока Леннинг Ордуэй ломал сухари и разжаривал их вместе с яйцами в свином жиру, чтобы доктор мог позавтракать, они быстро ввели Роба в курс дела, начав с плохих новостей. Погиб лучший трубач оркестра, Тед Бушман.
— Всего лишь крошечная дырка от пули в груди, док, представляешь, — вздохнул Уилкокс. — Будто просто капля пота проступила.
Из санитаров первым схлопотал пулю Лью Робинсон.
— Его ранили в ногу сразу после того, как тебя забрали, — рассказывал Ордуэй. — Оскара Лоренса вчера снарядом разорвало надвое.
Ордуэй закончил жарить яичницу и поставил сковородку перед Робом Джеем, который искренне горевал о неуклюжем молодом барабанщике. Но, к своему стыду, от еды он не смог отказаться, буквально не жуя глотая свой завтрак.
— Оскар был такой молодой. Ему бы остаться дома, с мамой, — горько сокрушался Уилкокс.
Роб Джей обжегся глотком черного кофе, который был невероятно крепким, но все равно вкусным.
— Нам бы всем остаться дома с мамой, — сказал он и отрыгнул.
Он не спеша доедал остатки яичницы и выпил еще чашку кофе, пока товарищи рассказывали ему об остальных событиях, происшедших, пока он работал в церковном погребе.
— В первый день они оттеснили нас к возвышенности, что к северу от города, — рассказывал Ордуэй. — Нам еще крупно повезло.