— Похоже, тебе суждено возвращать моих мальчишек домой.
Джей подозрительно посмотрел на него.
— Ты как? В порядке?
Роб кивнул.
Джей, в отличие от него, был бледным и несчастным. Он поморщился.
— Думаю, тебе тут еще нужно поработать, но сауки хотят обмыть ее и похоронить.
— Не подпускай никого какое-то время, — велел ему Роб Джей, вошел в сарай и закрыл за собой дверь.
Ее накрыли простыней. Вряд ли ее сюда принесли Джей или кто-то из сауков. Более вероятно, что это сделали помощники Лондона, потому что они небрежно бросили тело на прозекторский стол, на бок, словно неодушевленный предмет небольшой ценности, бревно или мертвую индианку. Когда он отбросил простыню, то увидел затылок, голую спину, ягодицы и ноги.
Судя по синюшности, в момент смерти она лежала на спине: ее спина и сплющенные ягодицы побагровели от скопившейся под кожей капиллярной крови. Но в поврежденной ягодичной борозде он заметил красную корку и высохшее белое пятно, окрасившееся в алый цвет в том месте, где оно смешалось с кровью.
Он осторожно перевернул ее обратно на спину.
На щеках у нее были царапины, оставленные веточками, когда ее лицо прижали к травяному покрову.
Роб Джей с большой нежностью относился к женском заду. Его жена обнаружила это довольно быстро. Сара любила предлагать себя ему, прижавшись лицом к подушке, расплющив грудь о простыню, раздвинув стройные, изящно выгнутые ноги, выставляя напоказ расщелину, так что грушевидные белые и розовые мениски соблазнительно раскачивались над золотистым руном. Неудобное положение, но иногда она вставала в него, потому что его сексуальное возбуждение подстегивало ее собственную страсть. Роб Джей считал коитус формой любви, а не просто проводником деторождения, и потому не считал, что священным сосудом сексуальности может служить одно-единственное отверстие. Но как врач он заметил, что анальный сфинктер может потерять эластичность, если входить туда слишком грубо, и потому, занимаясь любовью с Сарой, он осуществлял лишь те действия, которые не причинят ей вреда. Но кто-то совершенно не стал в этом плане заботиться о Макве.
Из-за постоянной работы у нее было тело женщины лет на десять моложе предполагаемого возраста. Много лет назад они с Маквой едва сумели совладать с физической привлекательностью друг друга и всегда держались настороже. Но были времена, когда он думал о ее теле, воображал, каково это — заниматься с ней любовью. Теперь смерть начала свое разрушительное действие. Ее живот раздулся, грудь стала плоской из-за распада ткани. Мышцы уже начинали каменеть, и Роб выпрямил ее ноги в коленях, пока это еще было возможно. Ее лобковые волосы походили на черную проволочную мочалку, залитую кровью. Возможно, ей повезло, что она умерла: потому что заниматься врачеванием уже не смогла бы.
«Ублюдки! Грязные ублюдки!»
Он вытер глаза и внезапно понял, что люди снаружи услышат его крик и что они знают: кроме него и трупа здесь никого нет. Верхняя часть ее тела была покрыта синяками и ранами, а нижняя губа превратилась в месиво — возможно, вследствие удара кулаком.
На полу рядом с прозекторским столом находились улики, собранные шерифом: ее порванное и запачканное кровью платье (старое платье в полоску, которое отдала ей Сара); корзина, более чем наполовину наполненная мятой, кресс-салатом и какими-то листьями, как он решил — черешни; и один мокасин из оленьей кожи. Только один? Он поискал другой, но не нашел его. Ее квадратные коричневые ступни были босые — грубые, натруженные ступни; второй палец левой ноги деформировался из-за старого перелома. Он часто видел ее босиком и задумывался о том, как именно она сломала этот палец, но вслух своего вопроса так и не задал.
Он посмотрел на ее лицо и увидел старого доброго друга. Глаза у нее были открыты, но стекловидное тело из-за отсутствия давления высохло, и они оказались самой мертвой ее частью. Он быстро закрыл их и придавил веки мелкими монетками, но все равно не избавился от ощущения, что она смотрит на него. После смерти ее нос словно стал более выдающимся, более уродливым. С возрастом она не хорошела, конечно, но в ее лице читалось большое достоинство. Он вздрогнул и крепко сцепил ладони, как ребенок во время молитвы.