— Пытается? — изумился Лукойо. — А мне, когда мы с ними повстречались, они показались очень сообразительными!
— Теперь так оно и есть, — кивнул Манало. — Но когда они только появились на свет, они были и невежественны, и невинны. У них недоставало ума, и еще больше недоставало желания что-либо делать. Они только тем и занимались, что слонялись безо всякой цели, если только никто их никуда не гнал. И вот Ломаллин как-то собрал с десяток аграпаксанцев и попробовал немного поучить их уму-разуму. И стоило ему бросить искру истины в их сознание, как они стали умнее. Ломаллин придумал для них язык — простой, но понятный, он рассказывал им улинскую историю, а также рассказал про то, откуда они сами взялись. А потом каждый из аграпаксанцев шел и рассказывал все это еще двоим, а потом к Ломаллину вернулись для учебы уже три десятка. Вот так мало-помалу все больше и больше недолюдей обретали хоть какие-то знания.
— Ну а Рахани-то во всем этом что углядела? — спросил Лукойо.
— Она увидела существ, которые нуждаются в любви и заботе, и присоединилась к Ломаллину и стала учить аграпаксанцев вместе с ним. — Манало уставился в пространство, и на губах его заиграла улыбка. — Целое столетие или даже больше Рахани трудилась рядом с Ломаллином, до тех пор, пока все аграпаксанцы не обучились в меру своих способностей.
— И все это время, — понимающе усмехнулся Лукойо, — мужчины-улины искали расположения Рахани, но не находили и проклинали за это Ломаллина?
Манало ответил ему улыбкой.
— Ты угадал. А еще сильнее они проклинали Ломаллина с тех пор, как Рахани, получив от жизни горький урок, вообще стала как бы не замечать улинов, а обратила свое внимание к людям. Ведь ей все равно надо было кому-то дарить свою любовь и заботу. Она стала одной из самых преданных защитниц людей, самой верной соратницей Ломаллина.
Лукойо нахмурил брови.
— А когда Ломаллин стал драться, разве Рахани не зауважала его?
— Если ты хочешь спросить, не стала ли она звать его к себе на ложе, то я тебе отвечу: «Нет». Наверное, она очень дорожила им, как другом, наверное, как соратник он для нее значил больше, нежели как возлюбленный. А вообще… кто способен разобраться в чувствах и поступках женщин?
— Что, даже в улинских женщинах трудно разобраться?
— В них — еще труднее. — Манало посмотрел на Огерна.
Тот стоял вытянувшись, напряженно слушая и впитывая каждое слово. Какая-то тень промелькнула в глазах Манало, и когда он снова обратился к Лукойо, то заговорил уже не о любви и не о богине, а о войне.
— Из-за стараний Ломаллина и Рахани человечество стало множиться и процветать, ибо Ломаллин учил людей тому, как надо охотиться и рыбачить, тому, как пользоваться луком и сетями, и вскоре люди стали добывать себе гораздо больше пропитания. Рахани учила женщин собирать съедобные ягоды и коренья, и даже тому, как сажать некоторые растения, чтобы людям было чем питаться на будущий год. И еще она научила людей мастерству целительства, и поэтому многие были спасены от болезней, от которых могли бы умереть в детстве. Маркоблин ничего этого не ведал, но его подручный Улаган видел, как умножаются люди, и воспринял это как угрозу для улинов, которых становилось все меньше и меньше, а после войны осталось и совсем мало. Он ненавидел Ломаллина и Рахани, потому что теперь из всех улинов только они двое и покровительствовали людям. Вдобавок Улаган винил Ломаллина в войне.
Огерн очнулся от замешательства.
— Улаган винил Ломаллина в войне? Как же это?
Манало пожал плечами.
— В глазах Улагана все выглядело так, что причиной войны был не Маркоблин, не его жестокость, а сочувствие Ломаллина к аграпаксанцам и людям. Потому Улаган зачал сына с человеческой женщиной…
— Которая этого не желала? — догадался Лукойо.
— Которая этого, безусловно, не желала. Она не желала ни сына, ни объятий Улагана! Но Улаган до такой степени ненавидел человечество, ему бы не доставило радости совокупление с женщиной, даже если бы она этого пожелала. Нет, это было изнасилование, самое обычное изнасилование, и ничего больше. А потом он держал эту женщину в плену до тех пор, пока не родился сын. Улаган боялся, как бы она каким-нибудь способом не избавилась от ребенка или не убила себя. Но она все-таки покончила с собой, когда после рождения ребенка Улаган ее выгнал.
— А Улагана это хоть капельку тронуло? — спросил дверг.