Нечего дивиться, что он не пришел!
— Не пришел? — удивился главный торговец. — Манало обещал снова навестить вас?
— Нет, только… да нет, ничего. Моя жена умерла из-за того, что он не пришел, и поэтому я отомщу этим воинам!
Торговец в тревоге уставился на Рубо.
— Этот человек — что, с ума сошел? С воинами Куру нельзя сражаться!
— О, еще как можно, и я сражусь с ними, — процедил Огерн. — Может, я и погибну в сражении, но это все равно. Скажите мне, когда они собираются принести Манало в жертву?
— Когда я был там, дня они не называли, — отвечал торговец, — и сомневаюсь, что назовут, потому что некоторые из тех племен, которые служат воинам, любят Манало за то добро, что он им сделал. Для куруитов от него больше пользы, нежели на алтаре Улагана.
— Если он жив, он будет свободен, — угрюмо вымолвил Огерн, — или умру я!
Он развернулся и зашагал прочь.
Чалук в испуге бросился было за ним, но Рубо поймал шамана за руку.
— Пусть идет, Чалук, — вздохнул вождь. — Одиночество сейчас — для него лучшее лекарство.
Вождь был прав — однако одиночество было нужно Огерну не как лекарство, а для того, чтобы помолиться Ломаллину. Огерн зашел за старый дуб, поднял голову, посмотрел на ветви могучего дерева, покрытые набухшими почками, и, изо всех сил сосредоточившись, мысленно проговорил:
«Ломаллин, прости меня! Я был не прав, когда обвинил тебя в смерти Рил, теперь я это понимаю! Это слуги Улагана не пустили к нам Манало! О Ломаллин, дай мне сил, дай мне мудрости, дай мне озарение! Помоги мне, и я освобожу твоего мудреца!»
Воистину, настало время отплатить добром Манало — от других вознаграждений мудрец отказывался, но Огерн думал, что от такой благодарности он не откажется — за рождение сына, за то, что Манало спас Рил во время родов. А за то, что он засомневался в Ломаллине, когда умерла Рил, Огерн мог винить только свой гнев, свою поспешность. Но еще он мог вызволить Манало из этого логова несправедливости, называемого Байлео.
Когда Огерн вернулся в деревню, уже сгущались сумерки, и торговцы, завершив свои дневные труды по купле и продаже, уселись у костра и завели рассказы о чудесах юга. Но когда из-за деревьев вышел Огерн, все умолкли и в тревоге уставились на него, почувствовав его непоколебимую решимость.
Огерн вышел на середину круга, встал у костра и обвел людей взглядом.
— Я хочу выступить против Байлео, — наконец проговорил он. — Я освобожу Манало или умру там.
Все устремили на него испуганные взгляды. Торговцы в тревоге отползли немного назад, боясь, что перед ними сумасшедший.
— Кто пойдет со мной? — требовательно вопросил Манало. — Кто из вас истинно желает возблагодарить Манало за его учение?
— Огерн, — угрюмо проговорил Рубо, — но это…
— Я. — И вперед выступил Гехт. — Манало изгнал демона, который сжигал внутренности моего ребенка!
— Я, — вперед вышел Фаррен. — Если бы он не уговорил отца Орил, мне бы никогда на ней не жениться!
— Я, — шагнув вперед, выкрикнул Тоан. — Он спас мою жену от злой лихорадки, с которой не могли справиться Даже травы Мардоны!
Один за другим мужчины выходили вперед, и Огерн чувствовал себя все более и более сильным. Он все увереннее улыбался, и, похоже, смятение Рубо немного рассеялось. Наконец перед племенем стояли девятнадцать мужчин. Глаза Огерна гордо засверкали, грудь его радостно вздымалась. Рубо чуть-чуть наклонил голову, но и в его глазах горели горделивые огоньки.
— Хорошо, — рассудил он. — Манало много дал нашему племени. Если кто-то из вас не вернется домой, мы будем оплакивать его — но таков наш долг перед мудрецом… — Рубо запрокинул голову, взгляд его стал отрешенно-задумчивым, но Огерн прервал его раздумья.
— Нет, — поспешно сказал он. — Ты вождь. Что племя будет без тебя делать? Предоставь это дело нам, Рубо. Мы или вернемся с Манало, или не вернемся совсем.
— Я не могу просить вас идти в Байлео, если я сам этого не хочу!
— Ты хочешь, — перебил его Гехт. — И мы все тому свидетели. Но ты не должен идти, Рубо.
И вождь остался с племенем. Лесную деревню Огерн покинул вместе с девятнадцатью соплеменниками и с решимостью в сердце.
Пылало решимостью и сердце Лукойо, который быстрым шагом шел по дороге. Он почти оправился после горячки, то есть выздоровел настолько, что сумел смастерить себе лук и несколько стрел, да еще высек из камня наконечник и нацепил его на древко — получилось копье. Глаза его горели, сердце пылало пожаром. Куда он идет, этого он и сам не знал. Он решил, что это Улаган ведет его, так же как именно Улаган вернул его к жизни после укусов пауков.