Как известно, Кази–Магомед сопровождал Шамиля в Россию. Через 4 месяца прибыла вся семья имама. Отсутствовала только Каримат. Кази–Магомед не находил себе места и, невзирая на условности, которые тогда существовали между отцами и сыновьями, откровенно признался Шамилю в своем большом чувстве к жене. Шамиль понимал сына, жалел его и хотя знал, что Каримат не принесет счастья, позволил Кази–Магомеду поехать на родину. Разрешило поездку и русское правительство. 5 мая 1860 года, получив благословение отца, Кази–Магомед выехал в Дагестан.
Шамиль все время с тревогой думал, чем закончится поездка сына, вернет ли Даниель–бек дочь законному супругу. Шли дни за днями, волнение его росло. 31 мая имам не выдержал, вызвал к себе А. Руновского и спросил, как долго может находиться в дороге Кази–Магомед. Пристав отвечал, что все зависит от обстоятельств на месте, а дорога может занять от одного до трех месяцев. Шамиля волновало и другое: надо было подыскать квартиру для сына и его жены. Когда он сказал об этом вслух. Руновский крайне удивился. Пристав спросил, не с ним разве будет жить родной сын? Имам сказал, что Каримат — враг его сыну и ему самому. «До сих пор я знал, — заявил Шамиль, — что Кази–Магомед очень любит свою жену, что она отравит или его, или меня, или сделает какую‑нибудь гадость»[113].
Думаем, Шамиль был несправедлив к ней. Вероятно, неприязнь к Да–ниель–беку, независимый характер невестки и ее нелюбовь к Кази–Магомеду вызывали у имама досаду и неприязнь к Каримат. Как бы то ни было, Шамиль считал, что им нельзя жить под одной крышей.
Кази–Магомед задержался в Дагестане гораздо дольше», чем предполагалось, и вернулся в Калугу лишь 16 августа 1860 года. Авторитет Шамиля и некоторый нажим местных властей поставили Даниель–бека в такие условия, что он волей–неволей должен был отпустить дочь свою в Россию.
Встречали ее сдержанно, без особого восторга. Супругам выделили флигель. Уже через месяц после приезда Каримат заболела. Домашний врач Шамиля объяснил, что болезнь Каримат — последствия золотухи. На родине болезнь проявлялась слабо и отступала перед домашними средствами лечения. В Калуге же, где Каримат жила в сыром флигеле, да еще безвыходно, недуг усилился. Женщина не видела солнца, мало бывала на воздухе. Она неумеренно употребляла, как и другие дагестанки в Калуге, уксус и лимоны, что также усугубило болезнь. Главная же причина ее состояния вызывалась тоской по родине. Кроме того, к ней неприязненно относилась жена Шамиля Зайдет, Каримат отвечала ей тем же.
К февралю 1861 года Каримат стало совсем плохо. Болезнь прогрессировала. Убитый горем Кази–Магомед не знал, как спасти любимую жену. Доктор сказал, что повлиять на ее состояние вряд ли теперь чем‑либо можно. Каримат к тому времени настолько исхудала, что никак нельзя было признать в ней былую красавицу. Она перестала есть, лежала в постели, отрешенная от всего, безразличная к мужу, который по–прежнему был очень ласков и нежен с ней.
В мае 1862 года 25–ти лет от роду она умерла. По просьбе Даниель–бека Каримат решено было похоронить на родине в городе Нухе. Её привезли в Дагестан в железном саркофаге. Тело умершей сопровождали корпус фельдъегерей и офицер Гузей Разумов.
Безмерны были страдания Кази–Магомеда. Он выглядел настолько плохо, что многие заподозрили у него чахотку. Врачи не подтвердили опасения родных.
Потеря любимого человека оставила глубокую рану в сердце Кази–Магомеда.
Рассказывая о Мухаммеде–Шеффи, мы снова вынуждены обратиться к событиям на горе Ахульго.
Выбравшись из пещеры, Шамиль с родными и приближенными направился в Чечню. По дороге, в ауле Бонны, Патимат родила третьего ребенка. Мухаммед–Шеффи, или, как его стали называть в России, Магомед–Шеффи, родился в сентябре 1839 года.
В 1854 году, когда в Ведено везли пленных грузинских княгинь, встретили нескольких верховых, Впереди них ехал мальчик лет 14. Пленницы «не могли не обратить внимания на поразительную красоту мальчика, которого они заметили., сквозь дождевую завесу»[114]. Мальчик оказался сыном Шамиля Мухаммедом–Шеффи. Он жил с отцом в Ведено, и грузинки, поселившиеся в резиденции имама, могли наблюдать за ним. Его любили все. Вероятно, поэтому мальчик, в отсутствие, отца, позволял себе некоторые шалости. Ломал замки на дверях у бабушки Баху, бил стекла в окнах, которых и так было мало, разбрасывал по двору головешки от костра, отчего однажды чуть не начался пожар. Угомонить его никто не мог, кроме отца, и Мухаммед–Шефи, как мы сказали, дурно поступал только в его отсутствие. Однажды кто‑то рассказал имаму о поведении мальчика. Мухаммед–Шеффи понес наказание: он был заключен в соседнюю с пленницами комнату, где жил довольно долго. Когда же в очередной раз Мухаммед–Шеффи напроказничал, Шамиль отправил его в другое наибство. Он сказал, чтобы сын там учился и набирался ума.