И по происхождению и по жизненной судьбе Шандор Петефи был представителем предпролетариата».
Таким образом, становится совершенно ясно, что Шандор Петефи именно как представитель предпролетариата стал выразителем чаяний всех низов венгерского общества и самым последовательным из руководителей революции 1848 года.
СКИТАНИЯ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
Петефи еще в Папе познакомился с голубоглазым белокурым Мором Йокаи[28], который был моложе его на два года, Йокаи родился в Комароме, где отец его, весьма состоятельный человек, служил адвокатом. Литературные способности мальчика проявились очень рано. Ему не исполнилось еще и десяти лет, когда один пештский журнал напечатал его стихотворение.
В Папе Петефи, Орлаи и Йокаи были неразлучными друзьями. Петефи готовился стать актером, Йокаи — живописцем, Орлаи — прозаиком. «Орлаи писал восхитительные отрывки из романов, — вспоминал позднее об этой поре Йокаи, — Петефи читал их вслух, я рисовал к ним иллюстрации». Орлаи в это время было двадцать, Петефи — девятнадцать, а Йокаи — семнадцать лет. Как они напустились бы на любого человека, который осмелился бы сказать, что мечты их не осуществятся! Но прошло всего лишь несколько лет, и Петефи стал поэтом, Йокаи — прозаиком, Орлаи — художником.
В августе 1842 года, через три недели после печально-знаменательного случая с чужим костюмом, Петефи вместе с Орлаи поехали навестить Йокаи в Комароме. Погостив там немного, они вдвоем с Орлаи сели на пароход и отправились в Дуна-Вече, к родителям Петефи.
«У меня даже сердце сжалось, — писал Орлаи в своих мемуарах, — когда я увидел, в каких стесненных обстоятельствах живут эти двое почтенных стариков. Кое-какие предметы обстановки и одежды свидетельствовали о том, что когда-то им жилось лучше. Лица обоих стариков были отмечены печатью скорби. Особенно заметны были горестные складки на кротком лице матери, улыбка которой всегда таила в себе грусть.
Старики снимали квартиру в домике с маленькими оконцами; две комнатки отделялись друг от друга тесной кухонькой. Передняя комната, выходившая на улицу, была приспособлена под корчму, в которую днем заходили редкие случайные гости, и только в задней комнате могли они предаться отдыху».
Век его заметно клонится к закату. В старости мечтает каждый о покое, А старик несчастный поглощен проклятой Мыслью о насущном хлебе и тоскою. Будни ль, праздник — сам он занят неустанно, Раньше всех встает, ложится спать всех позже. Бедствует трактирщик, жалко старикана, — Будь ему во всем благословенье божье. Говорю ему. «Минует злополучье, Дни удач опять вернутся в изобилье». «Верно, — говорит он, — скоро станет лучше. Спору нет — ведь я одной ногой в могиле». Весь в слезах тогда от этого удара, К старику на шею я бросаюсь с дрожью. Это ведь отец мой, тот трактирщик старый, — Будь ему во всем благословенье божье.«Здесь мы провели целую неделю… — вспоминает Орлаи о днях, проведенных в Дуна-Вече. — И, несмотря на то, что окружавшая нас обстановка была печальна, мы, после того как посетители корчмы расходились, проводили свои вечера в тихом веселье. Отец с матерью подробно расспрашивали сына о его жизни в Папе, и лица их озарялись счастьем, когда мы рассказывали им об успехах Шандора и о том, что самый влиятельный журнал напечатал его стихотворение».
— Значит, мой сын снова стал на правильный путь, — заключил отец.
— А он никогда и не сходил с него, — тихо заметила мать.
«Шандор предложил родителям те две золотые монеты, которые он получил в премию, но отец с матерью не согласились их взять».
Эти две золотые монеты Петефи получил еще 24 июня. С тех пор прошло уже два месяца, и хотя у Шандора не было даже приличного костюма, однако он сберег деньги для родителей.
* * *