Андрей Ильич некоторое время внимательно слушал спектакль, и его мимика свидетельствовала о том, что происходит серьёзный внутренний диалог. Потом вдруг отвлёкся и налил себе ещё немного. В какой-то момент показалось, что он потерял всякий интерес к спектаклю. Но тут, скомкав лицо, Андрей Ильич вместе с самогонными парами выдохнул короткий монолог, вызвавший крайнее удивление:
- Наверное, не дождусь, когда белые в кино станут хорошими и начнут по городам и весям гоняться с шашками за плохими красными. Даже в этом комедиантстве видно, что побеждает не храбрость, не справедливость, а элементарное хамство. Товарищи! Что за обращение?! Какие мы товарищи?!
Он ещё налил в стакан, и когда на лице восстановилось нормальное выражение, обречённо резюмировал:
- Впрочем, уже и не господа…
Новый план созрел молниеносно, и уже ничто не могло помешать Михаилу Андреевичу в его исполнении. Собрав в единый кулак обрывки всех громких заявлений перестроечного периода, он мощным апперкотом нокаутировал разум эмбрионального диссидента, и уже рано утром они собирали нехитрый скарб предка в потёртый трофейный чемоданчик, основное место в котором занимала пишущая машинка. Заколотив крест-накрест двери и окна, Андрей Ильич выкатил из сарайчика старинный дамский велосипед, в котором всё было создано для наиболее грациозной позы седока, вздохнул и они тронулись в путь.
Михаил Андреевич успел уже подзабыть вчерашний велокросс, но вид почерневшего от времени колодца живо напомнил всё, что с ним было связано. Стали отказывать ноги, и он поделился своими переживаниями с Андреем Ильичом. Тот отнёсся к жалобам по-отечески мудро. До самого лобного места папа пугал сына жуткими историями из прошлого и самым тривиальным образом подшучивал над его малодушием.
Когда до источника осталось метров двадцать, Михаил Андреевич снова увидел зверя, и все нарушения сердечно сосудистой системы стали разом напоминать о себе. Бык стоял невдалеке от сруба и, страшно раздувая бока, пил воду из огромного чана, который Михаил Андреевич вчера даже не заметил. Ужас обуял его, он понял, что уже не может идти дальше. Решение повернуть, дойти до противоположного конца села, а затем пять километров обходить опасный участок болотами, казалось самым правильным, но родитель, наконец, натешился и сменил гнев на милость.
- Да не бойся ты! Тут подход нужен, - и бодрой походкой направился прямиком навстречу погибели.
Бык перестал пить и с интересом уставился на идущего к нему камикадзе. Вид его в точности повторял то ложное дружелюбие или даже испуганную насторожённость, которая ввела Михаила Андреевича в заблуждение. Остановившись метрах в пяти от животного, Андрей Ильич, ловко подражая голосам местных пастухов, нараспев разразился шедевральной тирадой непечатного свойства.
Чудище обмякло, скукожилось и, задрав хвост, из-под которого с частотой пулемёта пеклись коровьи лепёшки, ускакало в самый дальний конец своей поскотины.
Они благополучно пересекли пастбище. В большей степени благодаря мелодекламациям Андрея Ильича, которыми время от времени он напоминал низкой твари о том, кто есть истинный венец творения.
Без приключений миновав пост ГАИ и, двигаясь вдоль полей опытной станции, путники достигли ботанического сада, из которого, спустившись по холмам городского парка, оказались в его культурной зоне. Здесь, не вызывая подозрений, они спокойно перекусили. Михаил Андреевич не стал удерживать своего «брата» от излишеств, в большом количестве предлагаемых на разлив и на вынос.
Но вот стало розоветь на западе. Громыхая запорами и замками, продавщицы покидали свои ларьки и забегаловки. Папа находился в нужной для Михаила Андреевича кондиции. Он ещё не буянил и не кричал продавщицам: «Э, куда пошла?!», но разум его был затуманен и он с трудом ориентировался в пространстве. Тем не менее, Андрей Ильич мог ещё передвигаться самостоятельно, хотя и не в седле.
Где-то глубоко в душе Михаил Андреевич чувствовал, что поступает подобно тем, кого он и сам жгуче ненавидел, но угрызения совести ретировались перед необходимостью оправданной жертвы для достижения великой цели. Стемнело быстро. Теперь можно было не опасаться нежелательных встреч. Кто встретится ночью, разве что Ларионыч?