Выбрать главу

И с чего это он вдруг так разозлился на нее? Может быть, она и кокетничает, но когда дело доходит до этого, она принадлежит ему — только ему! А остальное не идет в расчет.

Джерри Майерсон в деталях поведал Кэрри о бракосочетании. Он был порядочным молодым человеком, понравившимся Кэрри с первого взгляда, еще тогда, когда Стивен только привел его в дом. Обоим было по шестнадцать. На ее глазах Джерри превратился из нескладного подростка в молодого, прилично зарабатывающего юриста. Он называл ее Кэрри, не забывал хотя бы раз в неделю заходить к ней и втайне восхищался ею. Она это знала, но по какой-то причине оба ни разу не сделали попытки заговорить на эту тему.

Для Кэрри восторженность Джерри была весьма лестной. В пятьдесят три года женщине всегда приятно видеть немое почтение в глазах молодого человека, годящегося ей по возрасту в сыновья.

Само собой разумеется, выглядела она прекрасно. В нью-йоркском обществе Кэрри была весьма заметной фигурой. Другие женщины завидовали ей. Относились к ней с уважением, ее мнения обо всем на свете, от косметики до уборки квартиры, постоянно повторялись окружающими.

Довольно часто Кэрри задумывалась о том, что произойдет, если все разом узнают правду? Станут ли тогда се взгляды и суждения пользоваться тем же уважением?

Будут ли благотворительные общества просить ее принять участие в их мероприятиях? Модельеры драться между собой за право поставлять ей свои туалеты?

Никогда.

Какая странная штука жизнь. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь она станет тем, что есть? Да еще Стивен. Как она им гордится. Он блестящий юрист. Даже выступая в качестве всего лишь публичного защитника, на чем он, кстати, настаивает сам, Стивен зарабатывает себе на жизнь, но эти деньги — жалкие гроши по сравнению с тем, что он мог бы иметь, если бы занялся частной практикой. Кэрри готова помочь сыну в финансовом отношении, но стоило ей лишь заговорить об этом, как он ответил матери категорическим отказом.

— Я хочу помогать людям, которые действительно нуждаются во мне, а не каким-то жирным котам, у кого банкноты торчат из карманов. Мне приятно, что могу сделать что-то для тех, кто приходит ко мне.

Она не стала спорить, так как знала: с возрастом он поумнеет и примет другое решение.

А потом в его жизнь вошла Зизи и все рухнуло. Кэрри поняла, что так оно и случится в тот самый момент, когда только впервые увидела ее.

— Долго это не продлится, — уверял ее Джерри. — После церемонии они чуть не подрались.

Кэрри кивнула. Она и сама знала, что долго так тянуться не будет. Неизвестно только — как долго?

С того дня как Стивен поделился с нею своими планами женитьбы, они не виделись. С болью в сердце Кэрри заставила себя не думать о нем, надеясь, что это заставит его одуматься, спохватиться.

— И куда же они отправились? — спросила она Джерри.

— В Сан-Хуан. А куда еще она могла бы его потащить?

Кэрри встала, давая понять, что беседа их подошла к концу.

— Ты ведь появишься еще, да? Если понадоблюсь Стивену, я всегда здесь, по пока он не избавится от этой женщины, не думаю, что сама захочу его видеть. Может, ему легче будет принять правильное решение, находясь подальше от меня.

— Может, вы и правы.

Он целомудренно поцеловал ее в щеку, думая про себя, почему лицо его матери походило на посмертную маску Элизабет Арден, а вот Кэрри была так похожа на Лену Хорн.

— Зайду к вам через неделю, — бросил он на прощание.

— Спасибо тебе, Джерри.

ЛАКИ И ДЖИНО. 1966

-Вы навлекли позор на все наше заведение. — Глаза директрисы метали молнии. — В «Л'Эвьер» такого никогда не видели. Никогда!

Она сняла с переносицы пенсне, и на секунду Лаки показалось, что каменно-строгая англичанка расплачется. Ничего подобного. Директриса просто перевела дух, поджала губы и с негодованием продолжила свое гневное обличение.

— Непорядочно уже одно то, что на территории школы оказались мальчики. Но проводить их тайком в свою комнату, где вас застают… в постели с молодым человеком…

Олимпия не выдержала и хихикнула.

Директриса наградила ее уничтожающим взглядом и со значением в голосе произнесла:

— Можете смеяться, леди. Я очень надеюсь услышать ваш смех и тогда, когда сюда приедет ваш отец, чтобы освободить от вашего присутствия школу, которую вы обесчестили… своим омерзительным поведением. Вы обе отчислены. Вашего отца, Лаки, я тоже поставила в известность. Он будет здесь утром, так же, впрочем, как и мистер Станислопулос. — Пенсне вновь было водружено па длинный и топкий нос. — Пока же, — продолжала директриса, меряя девушек брезгливым взглядом, — вы пойдете в свою комнату, где и останетесь до самого утра, когда за вами приедут. Вы все поняли?

— Вот дерьмо! — воскликнула Олимпия, падая на свою кровать. — Отец наверняка рехнется. Он терпеть не может, когда меня вот так вышвыривают и ему приходится приезжать и вести дурацкие разговоры и извиняться за его нахальную и дерзкую девчонку. Он заставил меня поклясться, что на этот раз со мной все будет в порядке. Вот дерьмо!

— Мой отец не приедет, — с кислой миной отозвалась на ее слова Лаки. — Пошлет кого-нибудь вместо себя.

— Это почему? — с любопытством спросила Олимпия.

— Он очень занятой человек, — повела плечом Лаки.

— Все они очень занятые люди.

— Мой старик особенно.

— Чем же он занимается?

Лаки вновь пожала плечами и неохотно, с осторожностью проговорила:

— У него миллион интересов. Отели… Фабрики… Издательства… Куда ни посмотришь, всюду у него есть кусок своей собственности. — Она раскрыла шкаф и стала копаться в своих платьях.

— А нет ли у него кусочка Марабеллы Блю? — как ни в чем не бывало поинтересовалась Олимпия.

Развернувшись, Лаки посмотрела в глаза подруге.

— И давно тебе это известно? — На щеках ее вспыхнули два ярких пятна.

Олимпия зевнула и потянулась.

— Порядочно. Я все ждала, пока ты сама мне скажешь. Боже, как бы мне хотелось, чтобы мой отец был прославленным гангстером, а не скучным старикашкой-миллионером.

— Мне не разрешается об этом никому говорить. Олимпия презрительно фыркнула.

— С каких же пор это стало останавливать тебя? Не разрешается, надо же, а!

Лаки почувствовала облегчение от того, что теперь хоть кому-то стало известно, кто она такая. Ей всегда хотелось признаться Олимпии, но Джино заставил Лаки принести такую торжественную клятву…

— Я была бы рада встретиться с ним. Я ведь видела только его фотографии в газетах, а на них он выглядит таким великолепно грубым и чуточку несчастным.

— Несчастным? — Лаки рассмеялась. Какое неподходящее слово для описания человека, которого она всегда помнила радостным, тепло обнимающим ее, смеющимся.

Лаки могла не видеть его много лет, но вряд ли осмелилась бы назвать своего отца «несчастным».

— Скажи, — в волнении продолжала Олимпия, — ему и в самом деле приходилось убивать?

— Не знаю, — коротко ответила Лаки. — Во всем, что о нем пишут, слишком много преувеличений. Он сам мне об этом говорил. Мне кажется, у него такая репутация только потому, что…

Она смолкла. Почему? Откуда ей-то знать? Джино — ее отец. Она любит его. Или ненавидит. Бывает и так. А читать ей приходилось о человеке, которого звали Жеребец Джино Сантанджело. Кем он был? Она этого знать не могла. А выяснять не хотелось.

Или хотелось? Может, да. А может, и нет. Может, когда-нибудь. Всего лишь может…

Обручившись с Марабеллой Блю, Джино совершил роковую ошибку. Женщина оказалась одержимой манией самоубийства и требовала неотлучного внимания. Джино и сам не понимал, что заставило его это сделать. То ли чувство жалости к ней, то ли еще что? Прожив с нею полгода, он все еще был не в состоянии отдать себе в этом отчет. Единственное, что он знал, так это то, что лучше всего ей было бы уйти. С утра до вечера она говорила о предстоящей свадьбе. Нервы Джино не выдерживали.