Но вот наконец просвет и равносильный отдыху обыск у Миркина.
В его комнатенке Токарев пропахал носом малейшие щели и щелочки. Обнаружили: немного (для ювелира) денег, кое-какие золотые вещи, аптечные весы.
Считай, ничего.
Токарев, правда, обласкал вожделеющим взором захламленную невесть чем прихожую и широкий коридор (дом был дореволюционной постройки), но соседи они же понятые - в один голос объяснили, что прихожая и коридор находятся в безраздельном пользовании Праховой и никто ее добра не касается.
- Почему? Ведь место общего пользования?
- Как-то по традиции, - вздохнул Сидоров, скуластый парень, проживавший через стену от Миркина, очень за него расстроенный и не заботившийся этого скрывать.
Прахова, напротив, демонстрировала свою солидарность с милицией и сурово обличала современную молодежь, игнорируя требования Токарева заткнуться ("Убедительно прошу вас... разговоры, простите, отвлекают... будьте добры..."). То была дородная старуха в ярком бархатном халате, вдова трех-четырех состоятельных мужей. Старуха - если признать старостью семьдесят лет, прожитых в здравии, довольстве и с запасом энергии еще на полвека вперед.
Третья соседка - мрачноватая коротышка - отличалась молчаливостью и на все взирала исподлобья. Похоже, исполняла функции домработницы Праховой.
Они ждали в передней выхода Миркина, зная, что того сейчас уведут и, может быть, надолго.
Тот вышел тихо, устало, плечо оттягивала сумка с вещами. Понурясь, дошагал до двери, тут обернулся и попросил Знаменского:
- Разрешите попрощаться.
- Только без лишних слов.
Сидоров дернулся было, но сробел: позволят ли обменяться рукопожатием с арестованным? Арестованный заметил, усмехнулся тишине, подчеркивавшей драматизм момента.
- Ну что ж, милые соседи, не поминайте лихом. Носите передачи, - и сделал шутовской прощальный жест.
- Ах, Борис, - заволновалась Прахова, - вы легкомысленный человек. По-моему, вы не понимаете всей серьезности положения!
- Не беспокойтесь, Антонина Валериановна. Миркин все понимает. Мои проблемы - они мои.
Милиционер увел его, и все уставились вслед. Пора откланиваться. Но Прахова не унималась:
- Скажите, он хоть никого не убил? Я теперь буду так бояться...
- Нет, просто спекулировал золотыми изделиями.
- Прискорбно слышать! - она аффектированно закатила глаза.
- Вот здесь в акте попрошу понятых расписаться, - вмешался Токарев.
Сидоров и Прахова расписались.
- Печати нарушать запрещается, ключи сдам под сохранную расписку в ЖЭК.
Знаменский напоследок записал телефон, отдал Сидорову:
- Если кто будет настойчиво интересоваться Миркиным, не откажите в любезности позвонить.
- Хорошо, - угрюмо пообещал тот.
Прахова тотчас забрала у него бумажку и сунула под аппарат в прихожей.
- Всенепременно!
По отбытии официальных лиц она воззвала к соседу:
- Спекулировал золотыми изделиями! Что вы на это скажете, Серж? Помню, спекулировали керосином и спичками. Потом мануфактурой. Потом тюлем. Потом холодильниками, автомобилями. А теперь уже золотом. Скажите, это и есть прогресс?
Парень пожал плечами и направился в глубь квартиры.
- Погодите, Серж!
Но тут слово взяла Настя.
- Так что теперь, Антонина Валериановна, идти в магазин или нет?
Та мигом переключилась на будничные заботы:
- Иди, Настя, иди. Как говорится, жизнь продолжается. Запомни: сначала к Елисееву, вызовешь Александра Иваныча, он обещал что-нибудь отложить. Потом к Филиппову - возьмешь пять французских булочек, а если застанешь калачи...
- Это я все знаю. Еще сыр кончается и масла надо прикупить.
- Да-да, фунт сливочного и бутылочку прованского.
- Все?
- С провизией все. Остается гомеопатическая аптека. Лучше всего поезжай на Маросейку...
- Богдана Хмельницкого она давно, - досадливо поправила Настя, шлепая по коридору.
- Настя, деньги и рецепты на рояле!
Если бы в следующие за тем полчаса Токарев или Знаменский возвратились незримо в покинутую ими квартиру - то, возможно, устыдились бы нелестному мнению о Праховой, как о пустой и эгоистичной особе. Нет, не осталась Антонина Валериановна равнодушной к судьбе Бори Миркина. Долго и с искренним огорчением созерцала она опечатанную дверь его комнаты, покачивала в раздумье головой, для верности сняла себе копию с телефона Знаменского (обязательно надо выяснить, куда послать Настю с передачей), даже проверила пульс и давление и приняла успокоительные гомеопатические крупиночки.
* * *
Первая беседа с Борей Миркиным тоже не принесла никаких лавров. Никчемный получился разговор.
- Если по правде, гражданин следователь, за доброту сел. Токмо и единственно, - печалился Боря.
- Да ну?
- Скажете, нет? Вот я вам на конкретном примере: брошку вы у меня нашли, да? Шесть лепестков, в середке жемчужинка. Ну вот, скажем, эта брошка. Приносит ее жалостная старушка, одной ногой в могиле. А брошечка-то ажурная, много ль она потянет? Кладу на весы, говорю цену. Старушка, конечно, расстраивается. Я ей объясняю, что платим, дескать, по весу, как за золотой лом. А как же, говорит, работа? А жемчужина?! На работу, говорю, у нас прейскуранта нет. А жемчужина, говорю, больно старинная. Жемчуг, гражданин следователь, он стареет, мутится. Слыхали?
- Слыхал.
- Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я говорю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велосипед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! "Непременно чтоб трещал..."
Знаменский улыбнулся:
- Ну, трогательно.
- В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило.
- Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали!
- Хотите - верьте, хотите - нет, а я человек сентиментальный.
Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту - 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болезненный. И в худощавом лице некая "достоевщинка". Порочное, что называется, лицо - и одновременно привлекательное.