— Дай знать, если что понадобится.
— Обязательно, спасибо.
Великан направляется к стойке, но вдруг останавливается:
— Я имею в виду, Билл, если понадобится что угодно. Просто дай знать, договорились?
Что-то в интонации Клемента наводит меня на мысль, что подразумевает он нечто большее, нежели специи к блюду. Впрочем, прежде чем я собираюсь с духом поинтересоваться, как далеко простирается его предложение, он уже уходит.
Решаю, что открыть шкатулку я пока не готов, и минут пять ковыряюсь вилкой в тарелке. Ларчик, однако, не дает мне покоя, так и притягивая взгляд. Что еще хуже, один его вид наполняет меня безотчетным страхом. Неприятное ощущение окончательно перебивает остатки аппетита, и в конце концов я сдаюсь и откладываю вилку и нож.
Делаю еще один глоток пива и смотрю на вещицу. Ни дать ни взять ящик Пандоры.
«Уильям, соберись».
И то верно. Какой бы козырь Габби ни припрятала в рукаве, неведением я ничего не добьюсь. Решительно открываю крышку.
Не знаю, что я ожидал под ней обнаружить, но точно не конверт кремового цвета с надписанным моим именем. В голову сразу же приходит мысль, что письмо от Габби, вот только зачем вручать его в оловянной шкатулке?
Беру конверт и внимательно рассматриваю. Судя по плотной качественной бумаге, отправитель знает толк в высокосортной канцелярской продукции. Но если это письмо шантажистки, разве не лучше использовать обычный конверт, владельца которого практически невозможно вычислить?
Я начинаю догадываться, что письмо вовсе не от Габби.
Клапан конверта загнут вовнутрь, а не заклеен. Открываю его и извлекаю одиночный листок такой же дорогой писчей бумаги. Медленно разворачиваю послание.
— Боже мой!
Мне требуется всего лишь мгновение для осознания, что же я держу в руках: отцовский именной бланк с вытисненными сусалью титулом и адресом. Ниже шесть абзацев рукописного текста и дата.
— 21 ноября 1999 года, — произношу я шепотом.
Значение этой даты мне трудно недооценить: на следующий день отец умер. И тогда я осознаю всю значимость обнаруженного послания. Что бы ни говорилось в этих шести абзацах, в них выражены последние мысли отца.
Расправляю письмо на столе и принимаюсь за чтение.
Мой дорогой Уильям!
Мне столь многое нужно сказать тебе, однако времени осталось совсем мало. Боюсь, разум мой уже угасает, но все же попытаюсь изъясняться внятно. Сын мой, с прискорбием вынужден сообщить тебе, что отведенный мне срок практически вышел. Страха перед смертью я не испытываю, удручает лишь то, что я больше никогда тебя не увижу. Даже при своем слабом здоровье я был бы у тебя хоть завтра, но не знаю, где ты. С радостью проехал бы хоть полмира, лишь бы провести последний день рядом с тобой. И я вымаливал бы у тебя прощение за то, что так подвел тебя. Что так подвел твою мать. Увы, этому не бывать, и мне приходится доверить свое признание бумаге.
Ты даже не представляешь, как я любил твою мать. Она была моим миром, и когда ее не стало, возможно, вместе с ней умерла и какая-то часть меня. Однако это отнюдь не извиняет меня за то, как ужасно я с тобой обошелся. Ведь я оттолкнул тебя в тот момент, когда ты нуждался во мне более всего. Никогда не стал бы просить прощения, ибо поведение мое непростительно, и теперь я несу на себе тяжесть своих поступков. Я только рад этому тяжкому бремени — это самое меньшее, чего я заслуживаю.
Больше всего на свете мне хотелось бы на этом и закончить письмо, однако приходится его продолжать. Грех мой велик, и, если я хочу обрести покой, вынужден молить тебя помочь мне в этом. Мне не подобрать ни слов, ни извинений, чтобы передать свой стыд о том, в чем я сейчас признаюсь. Пожалуйста, приготовься.
Много лет назад я совершил ошибку. Я позволил похоти и алкоголю затуманить свой разум, пускай всего лишь на одну злополучную ночь. Возможно, ты помнишь мою секретаршу, Сьюзан Дэвис. Мы были на партийном съезде в Борнмуте, и со стыдом вынужден признаться, что в последнюю ночь я переспал со Сьюзан.
Если бы мое постыдное поведение только этим и ограничилось, возможно, я и не стал бы рассказывать тебе об измене. Однако история на этом отнюдь не закончилась. Девять месяцев спустя после нашей ночи Сьюзан родила. Один лишь факт существования ребенка поставил бы крест и на моем браке, и на моей карьере. И я решил, что не стану лишаться ни того, ни другого. Я обеспечил финансовую поддержку ребенка, но и только. С тех пор я уже не чувствовал себя достойным любви твоей матери.