Ну что же, логика железная. Женская. Трудно не согласиться. Но несколько неожиданная на фоне стотысячной толпы и безостановочно работающих гильотин.
— Милая Августа, я холост всего лишь сутки. Я еще не задумывался об этом, – улыбнулся я в ответ.
— А стоило бы.
Это она на себя намекает?! Только месяц как вдовой стала…
Тут в разговор вклинился Перфильев, который сидел по другую руку от меня.
— Не так-то просто будет подыскать государю венценосную невесту, – возразил он Августе. – В Европе Пера Федоровича еще долго не признают.
— Русские цари брали себе жен из своего народа! – буркнул стоящий рядом Подуров.
Я решил дискуссию пресечь.
— Что могли Романовы и Рюриковичи, то не могу я. И давайте на сегодня это споры прекратим. Не время и не место.
Мои собеседники коротко склонили головы, обозначая повиновение. Но я уверен, что этим вопросом меня отныне будут донимать часто.
Казни шли своей чередой. Толпа даже поредела несколько, ибо острота впечатлений притупилась. Машины для казни работали как… машины. Оглашение приговора. Стук лезвия. Труп летит с эшафота в телегу. Сто пятьдесят человек пропустить даже через три гильотины — это было не быстро.
Глава 5
День выдался паршивым. Даже не так – поганым. Новая порция казней – на сей раз поймали дворян из Богородского уезда, которые обстреляли воинскую команду, убили двух казаков. Их похватали, оказалось, что есть двое недорослей, пятнадцати лет. Самые ярые из всех, рубились на шпагах, ранили людей Хлопуши. Их повязали, тут же провели быстрый суд. А вот казнить привезли в Москву, на новомодной гильотине.
Генералы тоже вцепились друг в друга. Ружей не хватало, поступали из арсеналов с задержкой, приходилось буквально самому раскидывать порох и мушкеты по полкам.
Потом эти купцы со своими челобитными, массоны со своими хитрыми речами… и все хотят урвать кусок пожирнее, пока я тут, в Москве, а не уехал. А под вечер еще и встреча с Платоном. Умный священник, спору нет, но до чего же въедливый. Каждое слово мое на зуб пробует, каждую мысль под лупой разглядывает. Союзник? Пока да. Но глаз с него спускать нельзя. Ох, нельзя.
Усталость навалилась свинцовая. А еще на мне висле “пушкинский” грех. Каждый вечер, я пытался вспоминать и записывать стихи великого поэта. Иногда получалось, чаще нет. Всё это давило, скручивало узлом внутри.
Я вернулся в свои покои в Теремном дворце уже за полночь. Слуги быстро накрыли на стол перекусить – свежие пироги с визигой, бутылку Бордо. Тишина стояла гулкая, только часы на Спасской башне мерно отбивали утекающее время, да где-то внизу, во дворе, перекликались караульные. Покои мои – скорее музейная палата, чем жилая комната. Своды расписные давят, мебель дубовая, тяжелая, воздух спертый, пахнет пылью веков и, кажется, мышами. Неуютно. Кота что ли завести?
Скинул надоевший черный кирасирский мундир. Стал стаскивать сапоги. Проклятые ботфорты! Вечно с ними мучение. Один поддался легко, а второй… второй застрял намертво. Дергал, тянул, чертыхался шепотом – бесполезно. Словно прирос к ноге. Уселся на кровать, уперся второй ногой в голенище, потянул изо всех сил… и чуть не рухнул на пол вместе с сапогом. Тьфу ты, напасть! Звать Жана? Уже потянулся к колокольчику, и тут в дверь постучали. Раз, другой.
— Кто там еще? – рявкнул я, злой и на сапог, и на себя, и на весь этот мир.
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась встревоженная физиономия Никитина. Вид у моего верного телохранителя был смущенный, даже растерянный. Редкое зрелище.
— Царь батюшка… Государь… Тут это, девица одна… – замялся он.
— Какая еще девица? Ночь на дворе! Девицы все спят. Иначе очень быстро перестают ими быть.
Никитин рассмеялся этой немудреной шутке, произнес:
— Княжна Курагина, Агата Львовна. Фрейлина великой княгини Натальи Алексеевны. Их же тут, в Теремном, поселили неподалеку.
— Ну и что? Чего ей надо?
С Августой-Натальей я вел себя теперь строго. Сама, без моего приглашения, она не приходила – уж очень хитрой оказалась, с выдумкой. Тут слово вставит, здесь обмолвится. А люди потом волком друг на друга смотрят. Ну и кроме интриг, капризная страсть. Сначала это было не очень заметно, но потом…
— Плачет, Ваше Величество. Навзрыд. Рвется к вам. Говорит, дело крайней важности, жизни и смерти. Я… гм… велел обыскать ее. На всякий случай. Оружия нет, чисто. Но что делать-то, государь? Впустить аль прогнать? Не по чину вроде как девицам по ночам к государю…