Сто пятьдесят тысяч жителей столицы уже начинали понемногу паниковать. Все, кто мог, начали покидать город. Особенно иностранцы. Особенно, когда узнали новости про шведов. По городу ходили слухи один тревожнее другого. Цены на продукты взлетели как никогда раньше. Возросло количество разбоев и грабежей.
Новгородская и Псковская губернии столицу прокормить не могли в принципе, и потому в срочном порядке пришлось воспретить вывоз зерна из Эстляндии, Лифляндии и Курляндии за рубеж. Что вызвало закономерное недовольство английских и шведских купцов в Риге и Мемеле. Так что появление высокопоставленного эмиссара из Лондона удивления не вызывало. Вызывала удивление личность посланника. Бывший посол был слишком крупной фигурой для банального торгового аудита. Панин чувствовал фальшь, глядя на разглагольствовавшего о трудностях торговли англичанина.
— В скором времени вопрос с самозванцем и свободным доступом к волжской торговле будет решен. Южная армия уже движется к Москве. Шведам тоже дадим укорот. До конца лета, – заявил канцлер с уверенностью, которую на самом деле не испытывал. Он нес Государыне тяжкую весть об утере Смоленска. – А пока прошу извинить. Меня ожидает ее величество.
Когда англичане остались позади, Денис Фонвизин негромко произнес в спину своему шефу:
— Сдается мне, что Маккартни этот приехал не делам коммерции. Как бы он к Пугачеву не наладился для негоциации.
Панин кивнул и вполголоса ответил:
— Я тоже об этом подумал. Попрошу брата слежку за англичанами установить преусердную. Посмотрим, что они затеяли. На каверзы бритты вельми богаты.
— Это правильно, Никита Иванович. А ежели они пропадут по пути к самозванцу, то и невелика беда.
— Экий ты кровожадный, – усмехнулся канцлер.
— Времена кровожадные настали.
Тем временем они дошли до кабинетов императрицы и увидели рыдающую Анну Волконскую, фрейлину государыни, которую уводил прочь доктор Роджерсон.
— Ой, Никита Иванович, никак дурные новости из Москвы пришли. Опять.
Опять раздался голос Фонвизина из-за спины Панина.
— Сейчас узнаем.
Панин жестом подозвал дежурного офицера, на этот раз не из числа флотского экипажа, а из гвардейцев-семеновцев, что не ушли вместе с Орловым, и спросил, кивнув на рыдающую женщину:
— Что случилось?
— Из Москвы слух пришёл, что ее батюшку казнили. Отрубили голову прилюдно какой-то машинерией.
— Господь Всеблагой, прими его душу грешную… – перекрестился Панин.
Новости из Москвы его не сильно потрясли, но озадачили. Русской аристократии не привыкать ни к казням прилюдным, ни к конфискациям. Времена Анны Иоанновны все еще свежи в памяти высшего сословия. Если бы не тотальное уничтожение дворянства, канцлер мог бы предположить, что самозванец перебесится, да и вспомнит о людях, коими не разбрасываются. Но крутенько заворачивал “маркиз де Пугачев”. Оправдывал с лихвой свою фамилию!
Шуточка императрицы про “маркиза”, высказанная в узком кругу, вдруг приобрела новый смысл. Чем больше поступало сведений из Москвы, тем тревожнее на душе. Кто этот тип? А вдруг и вправду иностранец? “Образован, мыслит не по лекалам”, – доносит разведка. Вон сколько инвенций пришло через восставших. И лампа, и пуля остроконечная, даже какие-то необычные лекарства нашли у погибших казаков – черный уголь от отравления, необычные жгуты для перевязки ран. Француз? В эту версию неплохо ложится дикое сообщение шпионов о жареной картошке…
Панин никак не мог решить для себя, подсказать или нет Екатерине Алексеевне идею использовать для призывов к народу, что “так называемый царь Петр III, нежданно оживший – никто иной, как французский дворянин”.
Он забрал у секретаря папку с бумагами и вошел в кабинет.
У заплаканной императрицы собралась обычная теперь компания доверенных лиц — генерал-прокурор князь Вяземский, глава тайной канцелярии Петр Иванович Панин, генерал-полицмейстер Петербурга Николай Иванович Чичерин и президент Военной коллегии Захар Григорьевич Чернышев. Необычным было только присутствие протоиерея Иоанна Панфилова. Вся честная компания, как выразился бы Фонвизин, имела между собой большое прение.
— Ваше величество, мои соболезнования! Такая потеря. Граф Орлов, был истинным рыцарем, который….
Начал было расшаркиваться канцлер, но Екатерина его прервала: