Царь обязуется созвать сейм, на котором будет принят главный закон страны, в котором все права и обязанности народа и власти будут прописаны на вечные времена. Но, как мне объяснили, это не будет такой сейм, как в прошлом, где только господа имели право голоса. В русский сейм избранным может быть любой. Звучит удивительно. Думаю, что будь это у нас в Чехии, то дядюшка Антонин легко избрался бы…»
Упомянутый Антонин Нивлт хмыкнул и непроизвольно покрутил кончик уса. Друзья тоже заулыбались и воздели кружки с тостом: «За сенатора Нивлта!».
Выпили, закусили и продолжили слушать Карела Достала.
— «Ходят слухи, что все эти манифесты не просто слова. В тех краях, что подчинились новому царю, прошли выборы в местные советы, и там все свободы и права уже начали действовать. Моравские братья из наших колоний на Волге тоже пишут, что имели разговор с царем и тот обещал сохранить им прежние привилегии переселенцев, не покушаться на религию и самоуправление. Но обязал все переселенческие колонии за свой счет открыть университет для преподавания практических знаний по механике, строительству, медицине и прочему. Причем преподавание в нем будет вестись на немецком. Наши братья испытывают энтузиазм по этому поводу и уже рассылают письма к немецким единоверцам с предложениями. Мой Франтишек тоже подумывает о преподавательской карьере. Хочет стать паном профессором. А я, стало быть, буду профессоршей! Как? Завидно, братик? А ты ещё ругался, что я грамоте обучалась. Небось, сейчас радуешься, что можешь мои письма читать с новостями».
Карел перевал чтение со словами:
— Ну, тут она в воспоминания ударилась. Это вам будет неинтересно. Вот дальше: «Сможет ли царь взять власть в стране и выполнить все задуманное, Бог весть. Но уважаемые люди говорят, что очень даже может. Если ему удастся быстро разбить гвардейскую армию фаворита императрицы и занять Москву, то мелкое, бедное дворянство начнет присягать ему массово. А это сделает большую армию Екатерины, что сейчас воюет с турками, ненадежной. В общем, ждите вестей. Возможно, Господь откликнулся на наши молитвы и послал освободителя в лице этого Пугачева. Мы все тут молимся за его здоровье и успех. Прошу и тебя, брат мой, тоже молиться за него. Целую и обнимаю, твоя Катржина».
Карел положил письмо на стол и пылко воскликнул:
— Если этот Пугачев объявит себя Габсбургом, я лично сразу ему присягну! Так дальше жить невозможно. Все крестьяне стали просто рабами владельцев усадеб. Без их ведома не женись, без их разрешения ребенка в ремесло не отдавай. По четыре дня в неделю барщину отработай!
— Это хорошо, если четыре, а то и все шесть бывает, — проворчал мэр Слатина Вацлав Жегак.
Кузнец энергично кивнул, соглашаясь, и продолжил:
— Детей в барские дома в услужение отдай. Лес не руби, шерсть сам не пряди. Торговать раньше можно было и на городских ярмарках, а теперь только при господских усадьбах да по их ценам. Повсюду таможни на границах владений. Хрен куда товар отвезешь. Он за дневной переход в цене удвоится.
Жегак снова поддержал кузнеца:
— Как папа Климент орден иезуитов разогнал, так они в Чехию как будто все слетелись. Раньше католические пасторы делали вид, что не замечают, как мы чтим Лютера, а теперь, понукаемые иезуитами, с цепи сорвались. Людей хватают. Книги жгут. Доколе мы терпеть будем, братья?
Все замолчали.
— А может, нам действительно своего Габсбурга найти? Народного, — задумчиво произнес мэр Теплиц Антонин Зайдель. — Или Виттельсбаха?
— Ну, это вряд ли сработает, — возразил Нивлт. — Там у них в России мутная история со смертью Петра Третьего приключилась. Так что теперь все, кто хотят, могут сделать вид, что этот Пугачев тот самый Петр и есть. А у нас эта кодла немецкая заодно держится, так что хоть Габсбургом назовись, хоть Виттельсбахом, все одно бунтовщики. Так что, если вспоминать кого, так это Яна Гуса, и полагаться только на свои силы.
Пока народ обдумывал эти слова, потягивая холодное пиво, Нивлт знаком попросил разрешения у Карела взять письмо. Тот согласно кивнул и подтолкнул листок по столу. Антонин ещё раз пробежался по тексту. Все с интересом ждали, что он скажет.