– Ну, ладно,– сказал Тернбулл.– Я говорю о другом: вера приводит в такое вот место, а наука – нет.
– Разве? – спросил Макиэн.– Несколько больных помешались на Боге, несколько – на Библии, а почти все прочие – на самом безумии.
– Вы так думаете? – удивился Тернбулл.
– Думаю,– отвечал Макиэн,– больше того, знаю. Начитались ученых книг, наслушались басен о наследственности и комплексах. Да весь воздух, которым здесь дышат, насыщен психиатрией! Я говорил сейчас с одним больным. Господи, во что он верит! Он говорит, что Бог есть, но что сам он – лучше Бога. Он говорит, что жену человеку должен выбирать врач, а родители не вправе растить своих детей, так как они к ним пристрастятся.
– Да, вам попался тяжелый случай,– признал Тернбулл.– Видимо, можно помешаться и от науки, как от любви и от других хороших вещей. Интересно бы поглядеть на этого больного…
– Пожалуйста, я покажу,– сказал Макиэн.– Вон он, у настурций.
И Макиэн указал на человека с неподвижной улыбкой и легкой светлой бородкой. Тернбулл надолго окаменел.
– Ну вы и кретин! – выговорил он наконец.– Это не больной, это доктор.
– Доктор? – переспросил Макиэн.
– Врач, эскулап, медик,– нетерпеливо объяснил Тернбулл.– Он здесь работает. Я тоже с ним говорил. От него многое зависит, будьте осторожны.
– Так мы же нормальны! – сказал Макиэн.
– Еще бы! – вскричал Тернбулл.– Если нас осмотрят, нас признают здоровыми
– и немедленно переправят в тюрьму. Нужно их запутать, иначе нас выведут на чистую воду за полчаса.
Макиэн угрюмо глядел на траву; потом проговорил не своим, каким-то невзрослым голосом:
– Джеймс, я очень глуп, будьте со мной терпеливы.
Доктор как раз приближался к ним, выжидающее улыбаясь.
– Надеюсь, не помешал,– сказал он.– Кажется, вы хотели побеседовать со мной.– Он кивнул Тернбуллу.– Что ж, прошу в мой кабинет.
И он провел их в небольшой, но красивый кабинет, обставленный сверкающей мебелью. Всю стену занимали полированные книжные шкафы, в которых стояли не книги, а какие-то ящички.
Доктор с вежливым нетерпением уселся в кресло. Тернбулл опустился на стул, Макиэн стоял.
– Неудобно отнимать у вас время,– начал редактор.– Такое дурацкое происшествие… видите ли, мы с друзьями играли в охоту. Мы двое изображали зайцев и, увидев такую стену… сами понимаете…
Тернбулл думал, что врач поинтересуется, почему они играли в такую нелепую игру, и быстро придумывал ответ – но медик молчал и улыбался.
– В общем,– растерянно продолжал он,– это досадная случайность. Поверьте, мы не собирались врываться в ваше заведение…
– Я верю,– улыбаясь отвечал доктор.– Я верю всему, что вы скажете.
– Что ж, тогда не будем вам мешать,– сказал Тернбулл, вставая.– Надеюсь, кто-нибудь выпустит нас отсюда?
– Нет,– сказал врач все с той же улыбкой.– Никто вас не выпустит.
– Значит, мы выйдем сами? – не без удивления спросил Тернбулл.
– Конечно, нет,– отвечал служитель науки.– Опасно оставлять ворота открытыми в таком месте, как наше.
– Как же нам отсюда выйти? – крикнул Тернбулл, впервые за эти часы теряя осторожность.
– Это зависит от вашего лечения и от вашего благоразумия,– равнодушно сказал врач.– На мой взгляд, ни одного из вас нельзя признать неизлечимым.
Сын мира онемел от удивления и, как всегда в подобных случаях, на арену вышел тот, кто не от мира сего.
– Простите,– сказал Макиэн,– мы не сумасшедшие.
– Мы не употребляем таких терминов,– сказал доктор, улыбаясь своим башмакам.
– Да вы же нас не знаете! – вскричал Макиэн.
– Мы вас очень хорошо знаем,– отвечал врач.
– Где же доказательства? – вопрошал кельт.– У вас нет ни бумаг, ни свидетельств…
Доктор медленно встал.
– Да,– сказал он,– надо бы показать вам бумаги…
Он подошел к полке и взял один из ящичков, вплотную заполненный карточками. Первые три слова на первой из них были написаны так крупно, что наши герои их прочитали. То были слова: «Макиэн Эван Стюарт».
Когда врач поставил ящичек на стол, Эван склонил над ним гневное лицо: но даже его орлиный взор изменил ему, и он с трудом разобрал:
«Наследственное предрасположение к навязчивым идеям. Дед верил в возвращение Стюартов. Мать хранила косточку т. н. святой Евлалии и касалась ею больных детей. Ярко выраженное религиозное помешательство…» Эван долго молчал, потом промолвил:
– О, если бы мир, который я исходил за этот месяц, был так нормален, как моя мать!
Потом он сжал голову руками, словно хотел раздавить ее; и через несколько минут явил присутствующим молодое, спокойное лицо, словно .омытое святой водой.
– Хорошо,– сказал он,– я заплачу за то, что радуюсь Богу в мире, который не способен радоваться ни человеку, ни зверю. Да, я – маньяк, я – мистик. Но он-то здоров! Слава Богу, его вам обвинить не в чем. Никто из его предков не умирал за Стюартов. Я готов поклясться, что у его матери не было реликвий. Выпустите моего друга, а что до меня…