Прошло минут пятнадцать, и из прихожей донесся голос Даниэль, желавший доброй ночи швейцару. Джастин тут же вышел из библиотеки и направился навстречу жене.
— Милорд, сегодня вы меня опередили, — приветствовала его Даниэль, расцветая улыбкой. — Я провела замечательный вечер. Вы просто не поверите, что рассказывают сейчас о леди Мейси! Она, несомненно, беременна, несмотря на свои уже тридцать три с лишним года. Ее муж — совсем старик: ему шестьдесят, если не больше. Так вот. У нее есть любовник, очень молодой. И все говорят, что…
— Могу себе представить, что все говорят.
Джастин решил не посвящать стоявшего рядом швейцара в светские сплетни и, осторожно обняв жену за плечи, провел ее в библиотеку. На Даниэль было вечернее платье золотистого цвета, на шее красовалось бриллиантовое ожерелье мадам де Сан-Варенн. Однако сияние камней бледнело перед блеском глаз молодой графини и таинственным мягким свечением, струившимся от ее кожи матового цвета.
— У вас появился еще один поклонник, любовь моя, — вкрадчиво проговорил граф, передавая жене конверт и следя чуть прищуренными глазами за ее реакцией. Ему вдруг показалось, что во время чтения письма оголенные плечи Даниэль слегка вздрогнули…
— Это всего лишь от шевалье д'Эврона, — сказала она совершенно спокойно. — Он пишет, что хотел бы завтра утром прокатиться со мной в своем экипаже.
Даниэль разорвала письмо на мелкие кусочки и небрежно бросила обрывки в корзину для мусора.
— И вы поедете?
— Почему бы и нет? — с вызовом ответила она, слегка прикусив нижнюю губку. — Мы с ним говорим по-французски, вспоминаем родину и… прошлое. Неужели вы не можете понять, что встреча с соотечественником приносит мне удовольствие?
— О, Даниэль, я отлично все понимаю!
Граф направился было к двери, но Даниэль его остановила:
— Джастин, я хотела бы с вами кое о чем поговорить.
— К вашим услугам, миледи.
— Видите ли, мне пришлось снять значительную сумму с вашего счета для помощи французским эмигрантам, попавшим в тяжелое положение. Я, наверное, должна была сказать вам об этом раньше, но по некоторым причинам не могла так поступить.
Она замолчала и печально улыбнулась. Джастин же неожиданно для себя самого облегченно вздохнул:
— И почему вы решились на это теперь, любовь моя?
— Потому что в ближайшем будущем мне, возможно, придется истратить гораздо больше.
— Понятно, — кивнул головой граф, заправляя левую ноздрю табаком. — Скажите, Данни, вы спрашиваете моего разрешения или просто ставите меня перед фактом?
— Последнее, сэр, — мрачно ответила Даниэль. — Я не могу отказать этим людям в помощи. Положение, в котором они очутились, можно назвать просто ужасным. Почти все, что у них было, пришлось оставить во Франции. Здесь им очень трудно найти работу. А дети… Дети в полном смысле этого слова голодают.
Линтон понял, что в этой истории не было даже намека на игру или какое-нибудь озорство, столь привычное для его супруги. Все выглядело очень серьезно. Даниэль, подобно бесценному бриллианту, вновь открылась ему своей новой, ранее неизвестной гранью.
— Д'Эврон тоже в этом участвует?
— Он первым забил тревогу и всеми силами старался помочь этим людям. Помимо нас, есть и другие люди, согласившиеся ссужать несчастных деньгами и оказывать им разные услуги. Сейчас шевалье пытается создать целую организацию для помощи французским эмигрантам. Ведь один человек мало, что может сделать, Джастин. Все ваше огромное состояние в этом деле — капля в океане.
— Я верю, Данни, что вы все же воздержитесь от того, чтобы бросить все мое состояние в океан, — пошутил граф, не без лукавства посмотрев на жену.
Та в ответ тихо засмеялась:
— Первым делом, милорд, я продам свои драгоценности.
— Будем считать, что вы тоже пошутили, Данни. Но я честно признаюсь, что не нахожу в этом деле ничего забавного.
— Я понимаю, милорд, — проговорила Даниэль, опустив глаза.
— Возмутительно, — беззлобно проворчал Линтон. — Конечно, Данни, вы можете поступать, как найдете нужным, но все же не переходите границ разумного в своей филантропической деятельности. Решено?
— Решено, — эхом откликнулась Даниэль и лучезарно улыбнулась мужу. — Я все очень аккуратно записываю, Джастин. Не хотите посмотреть?
Она подошла к столу, выдвинула один из ящиков и извлекла из его дальнего угла лист бумаги, сплошь испещренный цифрами. Джастин внимательно изучил записи, и лицо его расплылось в довольной улыбке: итоговая сумма расходов Даниэль не превышала размеров проигрышей, которые многие увлекающиеся фараоном ветреные жены позволяли себе каждый вечер. Вдруг Джастин неожиданно резко спросил:
— Даниэль, а вы доверяете д'Эврону? Ведь, насколько я понимаю, он часто действует от вашего имени.
Даниэль вспыхнула от возмущения:
— Вы считаете меня совсем безмозглой дурой, сэр? Неужели я предоставила бы этому человеку карт-бланш в пользовании вашими деньгами, если бы ему не доверяла?
— Нет, конечно, нет! Извините меня, Даниэль. Я вовсе не хотел поставить под сомнение честность шевалье или ваше умение разбираться в людях. Хорошо. Будем считать этот разговор законченным. По крайней мере, на сегодня. Но прошу вас информировать меня о том, как идут дела, в той мере, какую сочтете необходимой.
— Хорошо. И еще одна проблема. Среди этих эмигрантов есть семья Дюкло. О ней мне также рассказал шевалье д'Эврон. Я хотела бы объяснить вам, милорд, как именно собираюсь им помогать…
Даниэль не спала почти всю ночь, терзаясь чувством вины: впервые она солгала Джастину. Попытки успокоить свою совесть тем, что это был не прямой обман, а просто умолчание о некоторых деталях, успеха не имели. Факт оставался фактом: Даниэль намеренно сказала мужу полуправду и сделала это для того, чтобы иметь возможность участвовать в работе группы д'Эврона, а также устранить подозрения Джастина в отношении остальных ее дел.
Линтон же спал безмятежным сном рядом с супругой, положив руку на ее обнаженное бедро. Когда же он проснулся, то обнаружил, что Даниэль все еще спит, причем очень крепко. Джастин осторожно сполз с кровати, прикрыл одеялом плечи жены и долго всматривался в ее почему-то нахмуренное лицо. Видимо, даже во сне Даниэль не отпускало чувство внутреннего напряжения, о чем говорила тоненькая морщинка между густыми бровями. Такое выражение лица часто бывало у нее в Париже, когда она изображала из себя уличного забияку. Линтон подумал, что, возможно, горестное положение соотечественников пробудило в Даниэль трагические воспоминания из собственной жизни. Если это так, то все его попытки оградить жену от страшных дум о прошлом пропали даром. Но ведь есть пределы возможностей для человека, который задался целью вылечить другого. Многое зависит от «пациента», а в том, что Даниэль всегда умела крепко держать в руках свою судьбу, сомневаться не приходилось. Об этом говорила вся ее прошлая жизнь — сорванца и бездомного бродяги с живым, как ртуть, темпераментом и дерзким, порой даже злым языком.
Прошло еще около двух недель. Как-то раз филантропическая деятельность привела Даниэль на еще одну узкую и грязную улицу, но уже в другом конце города. На этот раз графиня ехала не в экипаже шевалье, а гордо плыла одна, сидя в кресле на носилках. Около Флит-Маркет она приказала носильщикам остановиться и сошла на землю.
Даниэль уже не в первый раз совершала подобные экскурсии без сопровождения д'Эврона, поэтому без малейшего колебания направилась к почерневшему от грязи и копоти дому, где, по ее сведениям, жила очередная эмигрантская семья. Повернув дверную ручку, Даниэль вошла в темную прихожую.