По мере того, как я подходила к дому Алевтины, настроение моё портилось. В общем, как-то тоскливо становилось на душе. Я представляла, что там увижу.
Увиденное не обмануло моих ожиданий.
Дверь мне открыл молодой мужчина. Обычный. Оказался Вальдемаром Андреевичем, отчимом. Удивил его возраст: лет на десять моложе своей жены.
Меня удивило, что у такой вздёрнутой, такой взъерошенной девочки, такая ухоженная мама. Такую внешность делают в салонах и никакой домашней импровизации.
Меня вежливо, но несколько настороженно пригласили войти, подали тапочки. Небольшая, но уютная гостиная. Самая большая комната — детская младшего сына, который крутился тут же. Мама так же продемонстрировала комнату дочери.
Комната была безликой, как будто живущий в ней человек боялся выдать себя, боялся что-то рассказать о себе. Никаких постеров, никаких девчачьих штучек. У комнаты не было лица.
Мне предложили чай с яблочным пирогом, аромат которого я почувствовала ещё за дверью квартиры. Я отказалась.
Когда мы сидели в гостиной, и я попросила рассказать, какой Алевтина была в детстве, подобие тревоги промелькнуло в глазах отчима. Мама была спокойной: ничего необычного не происходило с её дочерью. Такой возраст. Подростковый.
Отчим сдержано кивал. Крутой чел — это его собственная оценка себя. Я думаю это от комплексов.
Рабочий день закончился, я сижу, вспоминаю квартиру, пахнущую яблочным пирогом. Не понравилось мне там. Но почему? Я не могу понять, что меня так встревожило.
Мне никак не удается сосредоточиться. Ничего подходящего в голову не приходит.
«Заварить, что ли, кофе?» — подумала я.
В кабинет заглянул Марк.
— Ты домой собираешься? Впрочем, у кого я спрашиваю.
— Да, но с тобой я не поеду.
— Саш, давай поженимся. И я буду тебя законно привозить и увозить из шараги.
— Помимо этого у мужа ещё куча обязанностей.
— А кто будет завтраки готовить? — спрашивает Марк.
— По утрам я только кофе пью, — говорю я и наливаю себе вторую чашку кофе.
— Тогда я подумаю ещё. Пока!
Марк уходит, а я думаю, что когда мы были маленькими, мы знали, что бы ни случилось, нас спасут родители. А как быть, если они не приходят на помощь? Так вот, Алевтина — тот человек, которому никто не приходит на помощь. Я поняла, что меня встревожило — равнодушие, замаскированное под заботу.
«Это они её сломали», — подумала я, и эта мысль не показалась мне дикой.
Угнетало собственное бессилие.
Когда я наконец-то попала домой, я обнимала и папу, и маму, как когда-то в детстве.
10.2.
***
В понедельник после планёрки я сидела в кабинете замдиректора по воспитательной работе, «копалась» в кое-каких личных делах студентов, когда пришла мама Тихомировой, вызванная Валентиной Николаевной.
Женщина с ходу начала жаловаться на дочь: не слушается, шляется где-то, когда та дежурит в ночь… ну и всё в таком духе. Меня всегда настораживают такие родители, а эта мадам прям вызвала дикую неприязнь.
Алевтина же стояла рядом с мамашей и отстранённо смотрела в окно.
Я продолжала работать с документами, неизбежно становясь свидетелем разговора.
— Я её даже обстригла, чтобы не уходила из дома, когда меня нет. А то, знаете,…
— А как вы её смогли подстричь, не добровольно же она согласилась? — вклинилась я в их разговор.
— Конечно! Муж держал, а я стригла.
— Как держал? Вы что?! И вам не стыдно? Да как вы могли так предать свою дочь?!
Мне хотелось врезать этой дуре по её тупой холёной роже.
— Да вы в состоянии хоть понять, что творите?
— Александра Константиновна, отнесите, пожалуйста, секретарю эти документы, — подскочила Валентина Николаевна и принялась совать мне в руки какую-то папочку. Я вышла, оставив папку на столе.
А в конце рабочего дня в мой кабинет заглянула Алевтина.
Девочка рассказала, что, когда мать на работе, она уходит к подруге Иришке, потому что отчим к ней пристаёт. Вот и всё, как всё просто объясняется. И сколько горя за всем этим.
Я боюсь темноты
Я боюсь темноты. Нет, я не заглядываю под кровать перед сном и не отодвигаюсь от стенки, когда сплю. Я не боюсь темноты за окном. Я боюсь, когда дома гаснет свет, когда мама засыпает.
Меня трясёт, как зверя, загнанного охотниками или нет, хищником. Комната наполнена страхом. Я укрываюсь с головой. Мне становится трудно дышать. Хочется стать маленькой и забиться в уголок.
Я не хочу этого!
Звук каждого его шага, каждое его движение, каждое его прикосновение отдавались во мне жуткой болью, и я закрывала глаза от этой боли.
Через время его дыхание становилось рваным, а затем он бил меня по лицу и уходил. Он ненавидел меня за то, что сам был таким уродом.