Когда в Париже начиналась чума, покидали столицу и король со всеми придворными, члены парламента, мэр, священнослужители. Убегали все чиновники и законники, и тяжбы решать было некому.
Тысячи домов стояли покинутые, с забитыми крест-накрест окнами, а дома, где лежали больные, были помечены красными крестами.
Город замирал: улицы закрывались для движения, по ним ездила лишь служба, доставляющая продовольствие. Всюду — на улицах и площадях — горели костры.
…Уже в зрелом возрасте, попав однажды в зачумленный Париж, Перро ехал в закрытой карете сквозь едкий дым костров. Жгли можжевельник: считалось, что сильный запах этого кустарника прогоняет заразу. На площадях были устроены лазареты. За стенами палаток лежали зараженные чумой люди. Закутанные до глаз слуги проносили в крытых носилках своих хозяев, которые по той или иной причине не смогли выехать из города или, как и он, Перро, прибыли по неотложному делу. Среди больных ходил священник. Его колокольчик возвещал таинство причастия. Священник с незакрытым повязкой ртом говорил умирающим утешительные слова, и Перро видел в глазах людей надежду.
Париж мертв: никаких дел, никаких религиозных служб, за исключением, может быть, какой-нибудь случайной мессы, которую священник служит на перекрестке и за которой заточенные в домах наблюдают из окон…
Десятилетним мальчиком в Вири за одним из ужинов он услышал, что их король, как и они, тоже покинул Париж, а вот отец нынешнего короля когда-то оставался в столице и вел себя очень смело: позволял зачумленным дотрагиваться до себя и даже сам целовал нарывы и язвы больных, обещая им выздоровление. Шарль посмотрел тогда на шишку на лбу Николя, подошел и поцеловал ее. Николя в ответ стукнул его, а родители и старшие братья засмеялись.
Этим смелым королем был Генрих IV.
От братьев Шарль еще в детстве услышал, что великий Генрих был первым из королей Франции, который произнес замечательные слова:
«Из долгих смут мое королевство вышло с новыми надеждами на разум, и эти надежды я буду поддерживать, а не пресекать. Границы моего королевства открыты, крепости полуразрушены, флот в плохом состоянии, многие провинции превращены войной в пустыню. Дабы народ мой мог есть досыта и рожать детей, я должен вложить меч в ножны».
Этот король был зарезан за 18 лет до рождения Шарля.
За обеденным столом в те времена трапезничали долго и основательно, и еда сопровождалась разговорами. Однажды Шарль услышал подробности этого злодеяния.
— Людовик XIII был еще ребенком, — рассказывал Жан, самый старший из братьев. — Когда он узнал, что его обожаемого, любимого отца хотят убить, и больше всего этого хочет его мать (она стояла во главе заговора), сын несколько раз пытался предостеречь отца. Однажды, гуляя по Лувру, отец с сыном зашли в потайную комнату, где стояли — словно живые латники — доспехи короля. Они казались Людовику огромными: железные ноги были выше его. И он тихо сказал:
— Всемилостивейший отец, вам бы следовало носить их днем и ночью.
Генрих серьезно ответил:
— Я вижу, что ты, к сожалению, уже не ребенок.
Через несколько дней он был зарезан ножом — ударом в грудь, которая так и не была прикрыта броней.
— Его убила его мать? — спросил с удивлением Николя.
— Нет, его зарезал чужой человек, — серьезно, как взрослому, ответил Жан.
— А сын простился с отцом? — опять спросил Николя.
— Его подвели к комнате, где лежал труп отца, — терпеливо разъяснял Жан. — И тут ребенок сделал то, чего от несмышленыша никто не ожидал: на пороге комнаты, где лежал прах отца, он опустился на колени и на коленях совершил весь путь до него и поцеловал пол у его ложа.
После этого рассказа Шарль еще больше полюбил своего короля. Четверть века он прожил при Людовике XIII, и во время того памятного обеда в Вири король был еще в полном здравии.
…Чуму они пережидали в Вири, селении под Парижем, где у Пакетт Леклерк был большой крепкий дом. Многие счастливые месяцы жизни Перро прошли здесь на фоне чудесного пейзажа.
Много лет спустя, когда уже был продан родной дом, Шарль не раз вспоминал, как прекрасен был край его детства — как легки были голубоватые дали, нежен зеленый пух лесов, серебром звенели жаворонки в синем небе, тихо несли свои прозрачные воды реки. А каким пестрым ковром весной расцветали луга! А сверху надо всем этим краем клубились и таяли в светлом небе белые облака.