Обычно деревенские в колхоз ездили раза по два в неделю, им работу чаще заранее определяли чтобы впустую туда не ходить, а тетки мои заранее узнать, будет им работа или нет, не могли, вот и мотались каждый день. Тетки-то из больших сел родом были, со школами хорошими, и в колхозе они зимой занимались оформлением документов, когда оттуда какие-то запасы в города отправлялись — но когда из городов этих очередной обоз за продуктами приедет, никто не знал. Однако обе они не считали, что «сходили к соседям зря»: колхозники понимали, что «правильное оформление документов защищает народ от лишних требований от власти», и теткам, даже если они просто так в соседнее село прогулялись, все равно по половине трудодня записывали. И сразу же оплачивали, так что в худшем случае возвращались они домой с кульком пшена или овса, небольшим кульком: пшена им по полтора фунта выдавали, а овса — по два. И получалось так по разу, иногда по два раза в неделю, но вся семья кашами обеспечивалась именно такими «выдачами». Я как-то разговорился с тетей Настей, когда она в нашей печке кашу томиться ставила, и та рассказала, что без работы даже лучше получается: нет работы на сегодня — им по кульку зерна выдают и они идут домой кашу варить, а если работа есть, то трудодни эти «записывают», а получать по ним нужно будет уже после сбора урожая.
Но иногда им все же заранее говорили, что «работы на завтра не будет», и они оставались дома, помогая бабе Насте в делах домашних. Причем эти дела они давно уже промеж себя распределили: Настя чистила курятник, резала солому на подстилку курам, прочими делами «во дворе» занималась, а Маша чистила и мыла дом. Честно говоря, раньше я не замечал, чтобы о чистоте дома тетки так заботились, но сейчас Маша полы не просто мыла с щелоком, а вообще их выскабливала. И для чего все это делалось, я понял тридцать первого января.
Я еще удивлялся тому, что мужчины зимой каждый день домой из Ворсмы возвращались, но дядя Коля сказал, что отец мой сейчас очень волнуется за маму, а в таком состоянии одному ему через лес в темноте ходить не стоит, поэтому они пока буду вместе на работу каждый день ходить. И в этот вторник ушли еще до рассвета, а потом и тетки в колхоз свой уехали…
Сначала баба Настя послала Вальку к тете Наташе, а меня выставила в комнату Николая, причем выставила с миской редкого лакомства: пшенной кашей, политой березовым сиропом. Чуть позже — я сам не видел, а услышал, как Валька бабушке рассказывает — Мишка на лыжах помчался в Ворсму кого-то звать, а где-то через час из Ворсмы к нам приехала фельдшерица. Бой-баба, верхом на лошади прискакала — но все равно опоздала: баба Настя приняла у мамы дочку. Я еще слышал, как она фельдшерице довольно говорила, что «вот научил же доктор Аньку рожать правильно!»
Фельдшерицу тоже в комнату Николая баба Настя чуть позже привела, и тоже ей каши с сиропом положила. И они о чем-то с бабой Настей долго разговаривали, а Валька сидела возле мамы на случай взрослых позвать, если маме что-то нужно будет. И из разговоров их я узнал, что сестренка у меня родилась «большая, восемь фунтов», а я, когда родился, всего на шесть с половиной фунтов потянул — и долго удивлялся, как мама выносила такую большую девочку, но потом сообразил, что разговор-то шел о русских фунтах (сестренку на старом безмене взвешивали, дореволюционном еще) и успокоился. Еще, правда, подумал, что я-то в этих фунтах, получается, совсем мелким был — но я и сейчас отнюдь не Геракл, а со временем недостачу точно наверстаю. Буду побольше каши есть и наверстаю…
Потом домой прибежал отец: Мишка-то ему про мать не рассказал, но фельдшерица, вернувшись в Ворсму, на завод заехала и отца о рождении дочери сообщила. Она, как я теперь узнал, сама была родом из Кишкино, и всех нас хорошо знала. А когда она отцу рассказала, мастер его просто выгнал домой, сказав, что он всяко сегодня работать не сможет…
Сестренку назвали Машей (ну кто бы сомневался!), и теперь в доме был полный комплект. Три Анастасии, три Василия, два Николая, теперь и Марии две. Да и вообще деревня разнообразием именно не славилась: фельдшерица тоже была Анастасией, а из общей картины выбивались только Валька и я. Но и с Валькой было понятно: у дяди Алексея так же тещу звали, а вот почему я стал Вовкой, понять никто не мог. Даже отец не мог, хотя именно он меня в Ворсме и регистрировал — но дядя Коля, ехидно ухмыляясь, сказал, что «вообще непонятно, как он тогда в управе-то хоть какое-то имя вспомнить смог»…