А произнес я их, когда баба Настя, которая часто сидела со мной (по дому у нее дел было немного) в очередной раз закончила свой рассказ — а ведь ее «сказки» были для меня почти что единственным источником хоть какой-то информации об окружающем мире! Ну что можно узнать, лежа в люльке? Разве что подсчитать число сучков на потолочных досках, да и то лишь в одной комнате. А вот из ее рассказов я успел узнать очень много об «окружающей действительности». Например, я узнал, что родился я в деревне с забавным названием «Кишкино», и именно в деревне, а не в селе: село с таким названием тоже было, но до него три дня идти требовалось. И родился я в «фамильном доме», который, кроме всего прочего, был самым первым домом, в деревне выстроенном. Его еще Фрол Кишкин, основатель деревни, поставил, а был этот Фрол вроде как отставным унтером-сапером, и деревню основал на земле, которую ему выделил (из земель казенных, не владельческих) тогдашний начальник Ворсменского уезда. Который в войну (в Отечественную еще войну) был у этого Фрола командиром. И выделил земельку как бы за дело: Фрол-то с войны с медалью вернулся, а из армии был уволен по ранению какому-то.
Еще узнал, что до «последней переписи» (то есть, вероятно, до царской еще переписи) деревня так и называлась: «деревня Кишкина», буквочка «о» на конце именно во время переписи появилась. Вероятно, кто-то из писарей в бумагах деревню с селом перепутал… Но все это было лишь «фоном» повествования, а вот мой дед (муж бабы Насти) дом этот купил у наследников Фрола и его немножко перестроил. Совсем чуть-чуть, и стал этот дом самым большим во всей деревне. А в результате я, оказывается, жил теперь в «коммуналке»: три семьи этот огромный дом занимали, и каждой по комнате было выделено.
Баба Настя говорила, что «в революцию» заехал в деревню какой-то комиссар, велел семью раскулачить — но после его визита никто комиссара больше и не видел. И никто никого раскулачивать не стал. Потому что никаких кулаков в деревне не было и в принципе завестись не могло: кулаки ведь — это крестьяне, разбогатевшие на ограблении односельчан, а в деревне крестьян не проживало.
То есть сейчас-то уже несколько завелось, а раньше все мужики были рабочими, и работали они все в соседнем городе, в Ворсме, ножики там разные делали. И не просто ножики, а лучшие ножики по всей Россиюшке! Да что там, лучшие перочинные ножики на всей Земле! Кроме тамошних рабочих вообще никто не умел такие же ножики делать — а потому никто и комиссара пропавшего искать не стал, и рабочих на заводе никто не трогал. То есть на заводе-то попытались куда-то там рабочих смобилизовать, но ничего не вышло…
То есть вышло, но не совсем то, чего новая власть хотела. Присланного из Нижнего нового директора-большевика рабочие поставили к верстаку, попросили нож уже из готовых деталей собрать. Затем поколотили, несильно, а для того, чтобы только ума вложить и сказали, что когда он хотя бы на уровне ученика сможет нож собрать, то рабочие его слушать будут, а пока пусть он просто не мешает людям дело делать. Впрочем, мужик нижегородский оказался упорным, да и руки у него не из жопы росли, через месяц уже работу освоил, а через полгода оснастку придумал, на которой нож вдвое быстрее собирался. А еще придумал, как лезвия уже втрое быстрее делать — так что и завод у властей на хорошем счету был, и с директором народ поладил — а он для народа тоже много всякого полезного сделал. И вот как раз к нынешнему времени завод стал ножей уже впятеро больше дореволюционного делать!
В том числе и потому, что рабочие, большинство их которых как раз из соседних сел и деревень были набраны, зимой уже по снегу каждый день в город не бегали: в Ворсме у завода выстроена была специальная ночлежка, и мужики в основном домой только на воскресенья возвращались. И мой отец — тоже, но когда снег сошел, то по крайней мере мужики из Кишкина стали на работу уже из дому ходить. Недалеко ведь было, всего-то две версты с небольшим. А так как версты эти шли через лес…
Во-первых, к весне дрова почти у всех закончились, а захватить пару хворостин вообще нетрудно: по пути же! А в апреле вообще счастье наступило: утром они в лесу ставили по паре ведер, а вечером приносили их домой, уже заполненные березовым соком. И снова в лес бежали: чтобы сок сохранить, дров требовалось ой как много. А у нас в доме даже отдельная печка была для сока — то есть не в доме, а в отдельном бревенчатом сарае, и весь апрель эта печка вообще не гасла, так что даже баба Настя в лес за дровами ходила, и все бабы в доме, и дети, те кто уже большими считался. То есть лет так с пяти…