Но чтобы селян не нервировать, главный из Сормова сказал, что на котле есть и свой, внутренний уже, дистиллятор, который при работе станции будет нужной воды ведер по пять в сутки производить. Так что, продолжил он, когда станция недели две проработает, вы свою воду можете домой забрать, обратно через аппараты перегнать и получить воду уже чистую колодезную…
Так, с шутками и прибаутками, станцию и строил народ почти со всей области. А местные (в основном бабы) тем временем расставили по деревне столбы для электропроводки, приехавшие из Павлово монтёры провода протянули («телеграфные», железные, толщиной миллиметров по пять, причем их еще по два скрутили), по домам проводку провели. Причел до домов от столбов тоже провода были железными, а внутри уже клали провода медные, и клали «своеобразно»: один провод с выключателем вел в курятники, по одному проводу с выключателем шли в комнату (в одну лишь комнату в каждом доме) и один провод шел к розетке на стене в месте, которые хозяева обозначили в роли кухни. Никаких счетчиков даже не предполагалось. Но, думаю, это «пока не предполагалось» пока в домах, кроме лампочек никаких потребителей электричества не было. Правда, на собрании кто-то из баб заикнулся уже и об электроплитке, но тетя Наташа сказала, что если она узнает, что кто-то в деревне к такой хотя бы приценяться задумал, то она лично у данного товарища сократит число конечностей, причем начинать будет с тех, которые из задницы растут. Оно и понятно: десяток плиток электростанцию уже перегрузят.
Все те, кто делал оборудование для этой станции, ее испытали двадцать второго сентября, причем испытали ее, подключая непосредственно на станции к генератору те самые электроплитки. Инженеры и ученые из Горького пришли к выводу, что двенадцать киловатт станция дает устойчиво, частота даже при резкой смене нагрузки больше чем на один герц не плывет, и станция к эксплуатации готова. Так что двадцать третьего ее запустили уже «официально» и в курятниках деревни загорелись «лампочки ильича». Именно те самые: австрийские «Осрамы», просто других «стосвечевых» в стране еще не было. Но и советские тоже загорелись: шестидесятиваттные как раз по комнатам развешены были. А в нашем доме таких загорелось уже сразу четыре штуки: отцу и дядьям собрание разрешило лампочек побольше повесить, как инициаторам всего процесса. Правда, при этом в районе лампочки (как и патроны, выключатели и розетки электрические) вовсе закончились, кишкинцы скупили их все, и некоторым из односельчан даже пришлось в Нижний за покупкой ехать. А я вернулся обратно в комнату родителей и бабушки, и у меня появилась личная настольная лампа: мне ее отец подарил «за сообразительность». И я ее мог жечь даже когда все спали, потому что моя кровать стояла теперь в огороженном дощатой стенкой закутке. Закуток был, правда, без двери, но проем все же занавеской закрывался и свет остальным не мешал, так что я со спокойной совестью занимался вещами, которыми поколениями родители запрещали заниматься детям: я читал в кровати. И читал много, так как я несколько раз успел съездить с кем-то из родни в Ворсму и книжек там подкупил немало. Причем и книжки мне все оплачивал сельсовет: тетя Наташа решила, что выгода от того, что я книжки читаю, уж больно заметна всей деревне. Знала бы она, что я в книжках следующим вычитаю, то или бы меня вообще приказала запереть в темном чулане, или наоборот, орденом бы наградила. Потому что вычитал я там что-то, возможно, и не особенно интересное, но уже в четверг, двадцать седьмого, на площадке перед колодцем снова собрались все мужики деревни. Уж при свете двух висящих на столбах ламп собрались, и разгонять собрание тетке пришлось уже в темноте. То есть тоже при искусственном освещении, но лампочки-то были явно не ксеноновые, и я из окна так и не разобрал, сердитая у нее была физиономия или довольная. Но мне на это, по большому счету, было уже наплевать: я теперь твердо знал, на что способна идея, овладевшая массами.