Вообще-то мне такой способ в свое время жена подсказала, когда я с детьми еще на даче летом сидел. Для дачи — способ абсолютно рабочий, разве что, если дети в грязи извалялись, землю стоило перед такой «стиркой» все же смыть. А если на одежде была не грязь, а, допустим, чернила или в траве одежду зазеленили, то белье как раз в щелоке и замачивалось. То есть не в щелоке, а в соде — но, после того, как я уже здесь способ опробовал, то оказалось, что и щелок всю дрянь прекрасно отъедает. Правда, с шелком этот способ лучше не применять, шелковые вещи почему-то сразу блестеть перестают — но в Кишкино-то в шелках я почему-то не щеголял…
А именно меня мать стирать отправляла потому, что по ее мнению, я лучше знал, сколько щелока в воду лить нужно, и как часто белье палкой в корыте ворочать. Но я стирал не в корытах: для детсада народ купил десяток детских ванночек из оцинкованной жести, а в них помещалось тех же простыней раза в два больше, чем в тогда же приобретенные детсадовские корыта. Правда, на этот раз пришлось и корыта задействовать, в них я наволочки попихал, так как в ванночки они уже не влезали.
В детсад я пришел где-то ближе к полудню, в стирке слегка смухлевал (щелока побольше добавил, но и «вылеживал» белье меньше времени), а после «стирки» мамины помощницы простыни даже отжали — и на веревке, да под ветерком, они все равно к тихому часу высохли. А я еще маме сказал, что если бы она на порку меня время не тратила, то я бы и постирал все быстрее, и высохло бы все бы еще раньше — но почему-то она данный аргумент всерьез не приняла. Но я и не расстроился по этому поводу: мама меня давно уже порола больше «демонстративно», вроде как «по обязанности», не больно. Ну, чаще всего так…
А на следующий день в деревне умерла баба Варя, про которую дети рассказывали, что ей уже больше ста лет. Ну, выглядела она действительно древней, однако я теперь выяснил, что было ей всего семьдесят девять, а баба Вера — бабы Насти подруга, часто к нам забегающая чаю попить и языком почесать, была ее дочерью. А еще мне открылась тайна, раньше мне покоя не дающая. То есть не то, чтобы я по этому поводу сильно переживал, мне было интересно, почему в Кишкино нет кладбища. Во всех селах и деревнях вокруг (не говоря уже о городах) кладбища были, а в Кишкино — нет. Оказалось, что нашей деревне кладбище просто «не положено», и даже не потому, что это была деревня и церкви в ней не было. В Ворвани крошечной тоже церкви не было, но кладбище вполне себе имелось. И я по молодости лет даже думал, что в Кишкино люди вообще не умирают, тем более за почти пять лет моей осознанной жизни вроде никто и не помирал — а оказалось, что раз Фролу Кишкину землю под деревню выделили из «казенных Ворсменских», то и деревня считалась как бы частью Ворсмы, а, соответственно, и покойников жителям деревни полагалось хоронить в Ворсме. То есть это «при царском режиме» считалось, а при советской власти эта самая власть на такие вещи просто внимания не обращала и все оставалось по-прежнему. К некоторому неудовольствию отдельных жителей деревни, например, баба Настя все причитала после похорон, что «Верке-то теперь к матери вон как далеко ходить придется, а она-то не девочка уже». Да, ходить было действительно далеко: кроме двух с лишним километров до города и там еще столько же идти было…
Однако это событие уныния деревенским не добавило, и даже баба Вера, хотя и грустила, конечно, к бабе Насте реже заходить не стала. Хотя, когда на дворе война, поводов для грусти и так больше чем хочется. Мужчины, вон, снова домой далеко не каждый день приходить стали, многие в Ворсме и ночевать оставались, чтобы время на дорогу до завода не тратить. Зато теперь старшие дети туда чаще наведывались, относя отцам обеды и ужины. И все теперь продукты отцам носили в судках: это были комплекты из трех кастрюль, через ручки которых подевалась длинная ручка с крючками для переноски всех кастрюлек стразу. Судки эти зачем-то в магазин в Ворсме завезли в большом количестве, но раньше никто их не покупал: дороговаты они были, да и непонятно, зачем дома нужны. Но если есть приходится не дома, то всем всё сразу стало понятно — и посуду кишкинцы там раскупили за один день. То есть сами мужчины раскупили, и всем нашим ее хватило — а вот другим уже нет.