Ноябрь выдался, мягко говоря, прохладный: Ока у Павлово покрылась льдом уже четырнадцатого числа. А паром последний раз реку пересек еще третьего, и до того, как лед на реке не станет достаточно прочным, чтобы по нему можно было хотя бы пройти, сообщение между берегами остановилось. Настолько остановилось, что застрявшим в Заочье теткам с торфоразработки домой пришлось добираться через Гороховец и Горький. То еще приключение оказалось: мало что до станции Гороховец тетки только пятого добрались, так еще их в поезд сажать не хотели, потому что «без документов». Хорошо еще, что у них хватило ума (и денег хватило) послать телеграмму «застряли гороховце без денег документов еды», и тетка Наталья через военкомат проблему решила. В Горький их каким-то попутным воинским эшелоном привезли, на Казанском вокзале бесплатно (по ордеру горвоенкомата) в поезд посадили… В общем, домой они добрались без потерь, а теперь нужно было ждать, пока Ока окончательно встанет — то есть до середины декабря скорее всего. Но в Кишкино сразу жизнь полегчала, особенно у мамы моей: ей чуть ли не половина теток помогать ринулась. А остальные ринулись на электростанцию: «заводские» брикеты никто «до серьезных морозов» тратить не хотел. Просто потому, что они, торфоугольные, горели лучше и золы давали меньше, так что с котлами было проще заниматься — а проблем там уж точно никто не хотел. Потому что электричество — это свет, а когда другого света нет и не предвидится… Керосин-то в магазинах почти полностью пропал!
Отец за весь октябрь домой только два раза приезжал, а дядя Алексей — вообще один раз. И дядя сказал, что они до Нового года, скорее всего, вообще домой приезжать не будут — ну, это кто на турбинном работает. И кто на генераторном — тоже, потому что мало что планы установлены почти неподъемные, так кишкинцы решили еще и сверхплановую электростанцию изготовить, «в запас» для нашей электростанции. Уж больно она была «уникальной», двести двадцать в случае чего просто заменить будет нечем — а как жить без электричества, народ уже очень плохо представлял. Зато с электричеством можно было так уже развернуться!
Именно в Кишкино можно было развернуться, и мы это с дядей Алексеем и отцом отдельно обсудили. Правда, взрослые меня снова сначала обсмеяли, но затем отец сказал, что «хуже-то всяко не будет» и пообещал мне нужную железяку сделать. Только не сразу, а когда он договорится с начальством: в военное время никакая самодеятельность, начальством не ободренная, все же не допускалась. А начальство, выяснив «масштаб работ», просто сказало «деньги в кассу — и забирай». Я уж не знаю, какие слова произнес отец, выяснив, сколько нужно будет в кассу вносить, но он всегда обещания свои держал…
На завод (который позже стал имени какого-то съезда) еще до революции завезли металл, простые листы толщиной в две линии. Но металл был непростой, а нержавеющий. Самый что ни на есть хороший для изготовления разных хирургических инструментов — если бы не одно «но»: он был очень, очень твердый и очень хрупкий. Поэтому листы этого металла так на заводе и валялись, ведь из него ничего полезного сделать было просто невозможно. А я ничего из него делать и не собирался, мне такой лист — размером примерно в квадратный аршин — нужен был сам по себе.
Лист я получил, затем с помощью старшеклассников (то есть второклассников все же) сложил рядом с нашей электростанцией печку «правильную», уговорил деда Ивана пару раз со мной в Павлово съездить. Это же просто, дорога уже наезженная была, а торф все равно возить не требуется — так пусть лошадки разомнутся! Они и размялись, а у меня в большом коробе появилось чуть больше тонны битого стекла: павловский стекольщик разрешил его просто бесплатно забрать — ну, мы его и забрали.
Про стекло я точно знал две очень важных вещи. Первое — оконное стекло становится жидким при температуре в тысячу четыреста градусов, но начинает размягчаться уже при шестистах. А второе — что стекло к полированной нержавейке не прилипает. Так что я слепил из глины невысокий бортик на своей железяке, аккуратно разложил на нем осколки стекла примерно в два слоя и сунул железяку в печку. Надолго сунул, а чтобы торф пожарче горел, я еще и что-то вроде мехов сделал и мы с мальчишками (то есть мальчишки под моим мудрым руководством) часа четыре воздух в печку качали. Стекло, как и предполагалось, размякло довольно быстро, а вот оплывать оно все же стало медленно — но и мы никуда не спешили. А когда и не спешить устали, просто подкинули в печку еще торфа и спокойно отправились по домам спать.