Ага! Значит, считают ещё и опасным.
Демьянов натянул на кальсоны сатиновые штаны, Кряхтя и поминая добрым словом армейские годы, намотал портянки и надел изрядно ношенную рубашку с отложным воротником.
Ноги ещё держали плоховато, и ему пришлось придерживаться за стеночку, пока доковылял до туалета. А ещё жгло ступни: пока мотал портянки, обнаружил на них красные точки, совпадавшие с расположением гвоздиков на подошве сапог. Пожалуй, тот парень, в которого неизвестно каким образом переселилось его сознание, действительно пережил близкий удар молнии. И «крякнул», убитый шаговым напряжением.
Коридор был пуст. Видимо, гэбэшники распорядились убрать свидетелей задержания. Зато радиоточка бодро гремела «Маршем весёлых ребят»: нам песня строить и жить помогает.
Нет, это всё-таки не сон. Во сне, когда хочется помочиться, ты либо никак не можешь добраться до туалета, либо что-то отвлекает от «дела». А тут «краник» благополучно испустил в нещадно воняющую дырку в полу желтоватую струйку, и мочевой пузырь перестал подавать призывные «звоночки». Нет, всё совершенно реально. И боль в ногах, и шершавая побелка на стене, остающаяся на пальцах, и разогретая кожа заднего сиденья «эмки», на котором его зажали с двух сторон Кузнецов и Удовенко, и запах раскалённого асфальта, врывающийся в приоткрытое окошко.
Автомобильного движения по городу, считай, нет. Ни на Сретенке, ни на Большой Лубянке. Редко-редко попадутся древние Зис-5, Газ-АА или даже АМО, ещё реже — легковые «эмки». И пешеходов намного меньше, чем в то время, когда Николай в последний раз бывал в столице. Понедельник, большинство людей на работе…
Допрос начался, как и положено, с установления личности.
— Имя, фамилия, год рождения.
— Не знаю.
— Что значит, «не знаю»?
— Гражданин начальник, меня забрали из больницы, куда, как говорит доктор, я попал после удара молнии. Я этого совершенно не помню. Как не помню, как меня зовут, когда и где я родился, как я оказался в месте, откуда меня забрали в больницу.
— Сидел, что ли?
— Не знаю.
— Не знаешь, а обращаешься, как будто уже бывал под следствием.
— Слышал, что так положено.
— От кого слышал?
— Не знаю.
— Может, хватит Ваньку валять, гражданин Шеин Степан Макарович? Это твои документы?
— Не знаю. Фотография на моё лицо похожа. Как вы сказали? Шеин Степан Макарович? Спасибо, буду знать.
— Издеваешься? — грозно привстал из-за стола Кузнецов.
— И не думаю. Я же вам уже сказал: я ничего не помню о себе.
— То, что у тебя два высших образования ты помнишь, мудрёные иностранные словечки помнишь, а всё остальное забыл? Не забыл ещё, где находишься и с кем разговариваешь, — перешёл на крик сержант ГБ.
— Нет, этого не забыл. Это было уже после того, как я пришёл в себя после удара молнии.
— Чемодан твой?
— Не знаю. В больнице мне его выдали как мой.
— Ничего, выясним. Если на нём твои отпечатки пальцев, значит, твой.
— Совершенно согласен! И даже буду рад узнать, что у меня есть хоть какое-то имущество.
— Что в нём находится?
— Не знаю. Я его не открывал после того, как мне его выдали в больнице. Вы же видели. А что было в нём до этого, просто не помню.
— То есть, ты не отрицаешь, что в нём твои вещи?
— Если выяснится, что он мой, то, значит, в нём и вещи мои. Так что, гражданин начальник, давайте займёмся отпечатками пальцев.
Процедура знакомая, Николаю приходилось её проходить, когда у них обокрали офис. И оказалось, что сам процесс остался прежним: коробочка с краской, квадратики на личной карточке, к которым нужно приложить испачканные краской пальцы.
Эксперт, припорошивший фанерный ящичек специальной смесью, аж присвистнул от того, сколько снаружи вылезло «пальчиков».
— Кто, кроме вас, мог касаться чемодана?
— Да кто его знает? В больнице перекладывали, пока меня до больницы везли, наверняка кто-то лапал. Может, и не один человек. Если правду говорят, что меня на вокзале подобрали, то, может, и в поезде кто-нибудь трогал.
— Вскрывать чемодан будем?
— Обязательно!
В общем-то, внутри ничего предосудительного не нашлось. Типичный набор «гастарбайтера» 1930-х: пара чистого белья, ещё одна рубаха, только заштопанная, свежие портянки, кулёк с самосадом. Помимо этого, ножик-складешок, которым явно резали лежащую там же нехитрую снедь — краюху чёрного хлеба, луковицы и небольшой шматок сала. Зато отпечатки пальцев, за исключением парочки размазанных и старых, принадлежали одному человеку — Шеину Степану Макаровичу. И ещё нашлось письмо, обращённое к Степану от имени какого-то Алексея, хвастающегося как хорошо он устроился на одном из московских заводов, и зовущего друга к себе.