— Докладываю, — меланхолично сообщил Равшан. — Тушкан просил следить за речью, чтобы не нанести девушке моральную травму. Поскольку они теперь все независимые и жутко злятся, когда их зовут американцами… Наша гостья — гражданка Калифорнии. Понял? Хорошая страна Калифорния, никого не бомбила, даже гуманитарно. Я не я, и лошадь не моя — и вообще: я не такая, я жду трамвая…
Дюбель кивнул.
— Чего тут не понять. Наша гостья — из этих… борцов за всеобщую свободу и против имперских амбиций злочинной влады, то есть преступного империалистического режима.
— Ну да, где-то так, — Равшан взял бутылку с водой и брызнул на угли, полыхнувшие из-под капнувшего на них растопленного жира. — То ли зрада, то ли перемога, но все борются за мир.
— Не засни тут — замёрзнешь, — сказал Дюбель.
Заинтригованный, он двинулся на поиски лица, способного прояснить ситуацию с гостьей лучше всех. Тушкан сидел у воды, с бутылкой пива. Ну и, как обычно, с девушками поблизости. Отчего вокруг Тушкана увиваются барышни, никто понять не мог. Аура, наверное, какая-то у него неправильная… или, наоборот, правильная. Все, кто знал его давно, удивляться этому феномену перестали. И некоторым образом пользовались. Хочешь, чтобы в компании были девушки, — зови Тушкана. Даже если ни одной специально не пригласишь — они сами откуда-то появятся. А если тебе нужен Тушкан, то «шерше ля фам» — не ошибёшься… Правда, сейчас девицы улеглись загорать, и можно было с некоторой натяжкой решить, будто «главный мачо тусовки» пребывает в одиночестве.
— Привет, — бросил Дюбель. — Всё цветёшь?
— Ещё и пахну, — Тушкан расплылся в ухмылке. — Морем: вчера только из Крыма.
— Через мост ехал или по новой трассе? — Дюбель присел рядом.
— По новой. «Дон» уже не катит. Там разрешённая скорость — полтораста, а моя ласточка свободно держит 170. Максималка вообще — 220, но энергию жрёт — как не в себя… — он запустил руку в воду и, выудив бутылку пива, протянул её Дюбелю.
— He-а, спасибо, я думаю под шашлык винца навернуть, не хочу мешать… А что до скорости, так куда тебе больше-то? Или ты «руками» вёл?
— Да какие «руки»… Вечером дегустировали крымские вина, потом всю ночь с Челси кувыркались. Я как вырулил на трассу, сразу «индук» к асфальту опустил, автопилот врубил, кресло откинул — и спать. За пять часов от Ялты до Москвы всего один раз под Курском остановились. Даже подзаряжаться не стал. Солнце так жарило, что с учётом «лысины» и «индука» батарей как раз до Москвы и хватило… — он замолчал, блаженно прищурившись.
Дюбель тоже расслабился, грея лицо на солнышке.
— А ты с этой дамой давно знаком? — спросил он как бы невзначай, кивнув в сторону рыжей. Та все ещё что-то горячо втирала народу.
— С Челси? По переписке уже год, а встретились только в Крыму две недели назад. А что?
— Да так, — Дюбель пожал плечами. — Просто какая-то она для тебя ну-у…
— Нехарактерная? — подсказал Тушкан.
— Внезапная. Я привык, что у тебя подруги яркие, фигуристые…
— Ну насчёт яркости я бы поспорил, — Тушкан оглянулся на мелькающую вдали ярко-рыжую шевелюру. — А насчёт внешности… Знаешь, иногда хочется чего-нибудь такого, — он прищёлкнул пальцами, — необычного. Да и прикольно с ней. Ведь я для неё тоже экзотика. У них там мужики — полное желе. Ну не все, конечно… но те, которые не полное, считаются шовинистами и моральными уродами. От чего, как я понял, озлобились и стали уродами на самом деле. А уж что у них говорят про нас… — Тушкан аж зажмурился от удовольствия.
— Короче, наслаждаешься ежедневной картинкой разрыва пука… э-э-э шаблона? — Дюбель хмыкнул.
— Готов поспорить, это бывает громко. Потому что у дамочки о-очень активная жизненная позиция. Впрочем, с такой-то внешностью немудрено…
— Злой ты, Сашка, — Тушкан покачал головой. — Ведь мог бы сейчас тихо беседовать с Равшаном. Или с девчонками заигрывать. Помог бы Савеличу салат резать…
— Он мне не разрешает!
— И правильно!.. В общем, ты мог посвятить себя позитивной деятельности. Или позитивному безделью. А вместо этого пришёл высказать мне своё «фе». Вечно ты всех цепляешь. Казака вон довёл…
— Я?! — деланно изумился Дюбель.
— А кто ещё? Казака, конечно, довести много ума не надо… Но чтобы он, совершенно трезвый, в голос матерился и кулак разбил об сосну — это сильно! Я знать не хочу, какая у него трагедия. Но что у Казака трагедия, ему кто-то подсказал. Кроме тебя, никто в нашей компании не способен на такое гнусное коварство.
— А я чё, а я ничё… — Дюбель довольно ухмыльнулся.