...Ольга Александровна шла спокойно. Она привыкла к солдатской среде у себя в госпитале, а потом ведь у них, на шатровской мельнице, пока, слава богу, не было еще ни одного столкновения с этими людьми.
Сычов, Панкратий Гаврилович, - тот жаловался, что ему, когда шел к себе на мельницу вечерком, вот так же, между возами, запустили острым камнем в голову, рассекли бровь: "Счастье, что череп не пробили, глаза не лишился! А кровью все лицо залило! Кто кинул - поди дознайся!"
...Проходя тесной улицею возов, Ольга Александровна иных, кто постарше, приветствовала первая. Иные - сами здоровались.
И вот тогда-то и донеслись до нее страшные те, роковые слова, что навеки, до гробовой доски, исковеркали и осквернили ее жизнь!
Сначала один из голосов, по-мужицки просто и грубовато, выразил чувственное свое восхищение всеми ее статями и красотой.
Ольга Александровна ничуть не была шокирована этим: наслышалась она, ненароком, и у себя в госпитале, от выздоравливающих солдатиков, таких вот, из-под самого сердца вырвавшихся мужских одобрений своей красоте! Что с ними сделаешь!
Усмехнулась только. Да убыстрила шаг.
Другой голос из-за возов попытался, однако, как бы умерить похвалу:
- Что и говорить! Да только ведь с лица не воду пить - умела бы пирог слепить!
- Ну, этой пироги лепить не приходится: за нее слепят. Ей - только кушай, пожалуйста! Ишь, видать, апетиту нагуливала... за речкой!
И снова - первый голос:
- Да-а, робята, от этакой бабы, кажись бы, и ввек не отошел, а он, муженек-то ее, гляди-кась, на чужу жену кинулся... на лесничеву!
Молчание - и затем хриплые мужские возгласы возбужденного любопытства и недоверия:
- Полно тебе!
- Не выдумывай!
Последовало уверенное, и сквозь обиду, возражение:
- Сам ее видал... Ту, лесничева-то жену... Не знаю только, как звать... Уж видать было, что в тягости... А бабы и говорят, смотрят на нее - они, бабы, все вперед всех знают! - ишь, говорят, гордо ходит, а даром, что не от мужа и понесла! Шатровское носит!
Молчание. И сквозь тяжелый чей-то вздох до слуха Ольги Александровны донеслось:
- Все может быть, все может быть! Тут ведь как знать? Только раньше не слыхать было про него: некидкой был на баб!
- Да вот же! Ну, сами знаете: в чужу бабу черт ложку меду положил.
Засмеялись.
И чей-то - назидательно, голос постарше:
- Да оно, конешно... Бабы не избегнешь, а греха не избежишь! - И добавил, озлобленно пророчествуя: - Только ведь чужу пашенку пахать понапрасну семена терять!
С таковым изречением старинной житейской мудрости все, по-видимому, согласились, даже и тот, самый молодой голос, что начинал:
- Точно! А только и та хороша, еретица!
- Не была бы хороша, разве бы старый Шатров позарился!
- Все может быть! Мир - не без притчи. А что мы будем чужи грехи разбирать - свои не оберешь! А вот давайте-ка возы подвигать поближе к мельнице, а то как раз очередь потеряем: казачишки живо отсадят, поди потом тяжись с ними. Нынче и хозяина не послушают, не то что засыпку али мастера!
...В тот же день, без объяснений с мужем, сославшись на неотложные, но позабытые дела по госпиталю, Ольга Александровна уехала в город.
О как легко стало, какое вдруг единодушие объяло всех оставшихся после ухода Кедрова шатровских гостей на этом своеобразном, но и столь обычном в те времена домашнем митинге!
Привычный трибун гостиных, Анатолий Витальевич решительно стал забирать верх.
В домах, где он бывал, его звали "наша Шехерезада".
Если бы, к примеру сказать, зашла речь о Ноевом ковчеге, то хотя Анатолий Витальевич, само собою разумеется, не стал бы выдавать себя за участника сего беспримерного "рейса", но, однако, он с поразительной точностью мог сообщить озадаченным слушателям, что этот праотец всех кораблей имел в длину сто семьдесят пять и три десятых метра, в ширину двадцать девять, высота же ковчега была семнадцать с половиною метра.
Словно бы сам рулеткой измерил!
Нечего и говорить, что в древнеримском сенате он, широко эрудированный правовед, влюбленный в римское право, был как у себя дома!
Латынь юриста он знал превосходно. Любил озадачивать своих противников к месту приведенной цитатой, однако следует отдать ему справедливость: учтивость его в обществе простиралась настолько, что он вперед произносил русский перевод, а затем уже самое цитату.
Приняв на себя юрисконсульство у Шатрова, Анатолий Витальевич лучшего и не искал. Ширился размах предприятий у многозамышляющего, все набирающего и набирающего силу, да и удачливого урало-сибирского промышленника, щедрого к высшим своим служащим, возрастало и вознаграждение юриста. Хозяин помимо оклада время от времени вручал ему крупные суммы поощрительного и наградного порядка, - Кошанский отнюдь не стыдился их принимать: он называл это "тантьемой" и обычно вскоре уезжал в Петербург, в Москву или на курорт - до войны на какой-либо заграничный, и тогда дочь сопровождала его. В Петербург же, а после - в Петроград, или же в Москву он почему-то предпочитал уезжать один. Быть может, она стесняла его: Кошанский, как знали все, вращался там в больших политических кругах, среди депутатов Государственной думы, и даже был слух, что сам Павел Милюков намечает его кандидатом на пост руководителя всесибирского комитета партии кадетов: новое, после революции данное ей, название - партия "Народной свободы" - никак не внедрялось в общественный обиход!
...Когда хозяин, проводив Кедрова, вернулся к гостям, Анатолий Витальевич был в самом, как говорится, разгаре своего рассказа о том, как выпало ему счастье получить гостевой билет на все три дня Московского совещания от Ариадны Владимировны Тырковой. Видя, что не знают, кто это такая, он пояснил:
- О! Это ведущая ось нашей партии - партии каде, или, как теперь принято нас именовать, угождая духу времени, - партии "Народной свободы". Ариадна Владимировна - бессменный секретарь нашего цека. Правая рука Павла Николаевича. Впрочем, судя по некоторым данным, между ними за последнее время пробежала черная... кошечка, скажем мягко. Причины? Боюсь, что обычные... - Тут он коснулся перстами сердца. - То есть, обычные, какие устанавливаются между обожаемым шефом и обожающей его помощницей, вернее бессменной спутницей и оберегательницей. Ариадна Владимировна - дама очаровательнейшая. Но... е д и н о в л а с т н а я! А что касается шефа нашей партии, Павла Николаевича Милюкова, то... - Тут Кошанский в некотором затруднении покосился на Володю. - Как бы это вам изъяснить?.. То я бы сказал, - парафразою, конечно, как вы сами понимаете! - его в высшей степени с т и м у л и р у е т присутствие нравящейся ему особы женского пола. В высшей степени! Мне однажды пришлось наблюдать его в таком... если можно так выразиться, "транс амурёз". Я приглашен был к графине Паниной. Вечер узкого круга. И я прямо скажу: в обществе нравящейся ему особы наш глубокочтимый Павел Николаевич становится несколько забавен!
Сказав это, Кошанский не приминул сделать опасливую, обращенную ко всем оговорку:
- Господа! Я знаю, что я здесь - среди своих, и если я, как-то неожиданно для самого себя, коснулся попутно этой, так сказать, "сфер интим", то я надеюсь...
Его успокоили, и он продолжал.
- Прежде всего, он возле избранной им дамы прямо-таки пунцовеет лицом. Я бы сказал, до помидорной - простите за вульгарное уподобление! томатной пунцовости. А это, при его свинцовой седине, с гладким, косым зачесом, при его седых, этак вот распушенных, ну, словом, "милюковских" усах на круглом лице, сразу и неприятно, я бы сказал, кидается в глаза! Затем, как все, вероятно, вы знаете, он - приземист, коренаст и невысокого роста. Так вот, возле дамы, за которою он ухаживает, Павел наш Николаевич то и дело приподнимается на цыпочки и этак кочетком, кочетком - вокруг нее!
Анатолий Витальевич змеевидным движением руки попытался даже изобразить эти движения Милюкова вокруг обольщаемой им особы.
Шумный хохот Сычова заставил его вздрогнуть. В негодующем недоумении он прервал свой рассказ. Замкнулся. Потом достал папироску и, собираясь закурить, направил свои шаги на веранду.