Андрей Михайлович Федоренко
Щербатый талер
Часть первая. Загадочная монета
Глава 1. Оксана — «похитительница» детей
Отец взглянул на кухонные часы, укрепленные в шкафчике над газовой плитой, отодвинул чашку с недопитым чаем.
— Странно… — пробормотал он. — Все время думаю, чего не хватает? Оказывается, телефон молчит. Ну не припомню такого вечера, чтобы никто не звонил, чтобы я никому не был нужен… Может, телефон испортился?
Оксана, сидя напротив и попивая чай, пожала плечами. Отец вышел в переднюю, быстро вернулся. В одной руке он держал телефон, в другой-шнур с вытянутой из розетки вилкой.
— Оксана, — сказал отец, морща лоб, подозрительно вглядываясь в дочь (он был близорук), — что это значит? Зачем ты отключила телефон?
— Ну, вытирала пыль в углу возле розетки… Может, как-то случайно задела шнур, он и выкатился.
Отец надел на нос очки, но взгляд его и сейчас, через стеклышки, не изменился, глаза смотрели на дочь с тем же подозрительным прищуром.
— Я тебе не верю. Что ты снова придумала?
— Ничего.
— Что в школе?
— Ничего.
— Ты говорила сегодня с завучем, как мы договаривались? Сказала ему, что завтра ты пропустишь уроки, ведь мы едем к бабушке?
— Успокойся, я… говорила с завучем.
— Он отпустил?
— Отпустил. Сказал… сказал: «Ты хорошая девочка, езжай на здоровье — хоть на один день, хоть на несколько, хоть до конца учебы»…
Отец не дослушал и махнул рукой, в которой держал шнур.
— Нет, что-то тут не так… Вот теперь сам перезвоню ему домой и спрошу, — и отец исчез.
Оксана вздохнула. Ну, сейчас начнется… И почему взрослые так любят правду, так добиваются ее? Если бы все говорили только правду, что за жизнь была бы? «Оксана, ты отключила телефон?» — «Да, я отключила телефон». — «Зачем?» — «Потому, что завуч собирался звонить тебе, чтобы вызвать завтра в школу». — «Зачем?»-«Чтобы поговорить о моем поведении»… Тьфу! Правда ужасно нудная и неинтересная…
Девочка присела у стола, под которым стояли две большие хозяйственные сумки, упакованные на завтра. Под рукой приятно захрустела новенькая слюда. Вот каким подаркам бабушка будет рада — цветной летний халат, китайские пушистые тапки… Странно: у бабушки свой дом, свой огород, а они везут ей из Минска огурцы, помидоры, клубнику… Неужели бабушка ничего этого еще не попробовала? Зачем тогда огород? Или вырасти это еще не успевает?..
Додумать ей не дал отец, который, поговорив по телефону, снова появился на кухне.
— Вылезь из-под стола! — приказал он совсем другим голосом. Оксана послушалась, присела на табурет, опустила голову, увидела на правом колене, позавчера ободранном, черную засохшую корочку, попыталась сковырнуть ее ногтем.
— За одну минуту ты умудрилась соврать мне трижды, — медленно растягивая слова, начал отец. — Ты отключила телефон и не созналась. Ты не отпрашивалась у завуча. Ты не сказала, что меня завтра вызывают в школу… Что это за записка? — не в силах больше сдерживаться, воскликнул отец.
Корочка отколупнулась, и Оксана, не поднимая головы, поглаживала бледно-розовый след на том месте.
— Я жду. И оставь в покое колено!
— Записка? — Оксана подняла на отца невинные синие глаза. — Ты про какую записку?
— Перестань! А что, их было несколько? Записка, которую ты положила в классный журнал учительнице иностранного языка!
— А, эта. А почему она обзывается?
— Кто? Записка, учительница?
— Учительница.
— Как она обзывается?
— Да. Весь класс не выучил наизусть слова, и она всем начала ставить двойки, и никому ничего не говорила, и только мне, ставя, сказала: «Кому-кому, а тебе, Гамола Оксана, нужно зубрить день и ночь!»
— Ну и что тут такого? Правильно сказала!
— Как ты не понимаешь? Значит, я хуже всех? Я знаю, она не любит меня. Придирается. Она всегда говорит: «Кому-кому, а тебе…»
— Чушь какая-то, — отец приложил к щекам ладони, будто у него внезапно заболели зубы.
— Да, она считает меня хуже всех, — упрямо повторила девочка. — Потому что я некрасивая. Потому что у меня отец… — она хотела сказать «бедный», но, взглянув на отца, пожалела его, — небогатый. Так как у меня нет матери…
Это был запрещенный прием. Отец перестал тереть щеки, подошел к подоконнику, постучал по нему пальцами, посмотрел в окно.
— Чушь… При чем здесь хуже, некрасивая… — пробормотал он, стоя к дочери спиной. В его голосе не осталось и следа строгости, а была только растерянность. — Никакая ты не хуже… Ну, и дальше? Учительница отозвалась, а ты что?