Антон сделал еще шаг к девчонке, она сжалась вся в комочек, так мне ее жалко стало. Он прикоснулся к ее лбу, как прикасаются ко лбу ребенка.
— Какая холодная. Сейчас умрет, значит.
— Да уже мертвая она, — прошептал Юрка.
— Ну не мертвая, — сказал я. — Но не живая.
Полку я бросил на пол, девица маленькая наблюдала за нами, как будто мы тут были самые страшные. Ну вроде да — три незнакомых мужика. Но вроде нет — мы-то хоть срок свой на земле не отходили. Сложно тут было решить, кто кому страшнее.
— Не бойся, — сказал я. — Ты как тут оказалась? Говорить ты можешь?
— Дело в том, — сказал Антон. — Что это квартира нашей матери. Она тридцатого от водки умерла.
Девушка кивнула, спокойно, без боли и страха за свою бедную голову.
— Ты ее знаешь? — спросил Юрка. — Катерина Ворожейкина.
Девушка снова кивнула. Волосы у нее были длинные, нежно-светлые, а глаза — такие огромные. Маленькое привидение.
Я сказал:
— Ясно, понятно, тогда, может, и мать живая?
Пошел на кухню, там гроб стоит, мать лежит, все как полагается — без лишних выебонов. Я наклонился над ней и говорю:
— Что, и ты жива, моя старушка?
Не такая уж старушка, ушла то ли на пятидесятом году, то ли на сорок девятом году жизни.
Она молчит, рот-то зашили ей. Не шевелится. Мертвая. Только полоска под ресницами блестит.
— Смотришь? — говорю я. — Ну смотри, смотри.
— Витя, не сходи с ума, — то был Юрки голос. Они тоже пришли поглядеть — бред бредом, но раз одно возможно, так и другое быть может.
— Притворяется, — сказал я.
— Бред, — сказал Антон.
Вернулись в комнату, а девица наша дверь в шкаф за собой закрыла. Ну, я подумал: может, то причудилось? Да только шапка моя, из цигейки сделанная, на полу валялась. И карточки рассыпанные.
Антон распахивает дверь, а она опять сидит там. Ну, подумал я, ужас, конечно, но не ужас-ужас.
И я спросил:
— Ты тут живешь?
Она кивнула. Объяснений, как ты понимаешь, не последовало. Вру я, думаешь? Ни разу. Да если б все это со мной не случилось, сам бы я никогда не поверил.
— Ну извиняй, — сказал я. — Квартиру мы продавать будем. Меня, кстати, Витя зовут.
Юрка тоже представился.
— Юрий.
— Хуюрий, — сказал я. — Юрка — это брат мой малой. Вон старшой стоит — Антон. Он милиционер, кстати, можешь ему доверять. Тебя как звать?
Молчит, минуту молчит, две молчит. Ну, потерял я надежду на то, что запоет птичка. Антон сказал:
— В скорую сначала, а дальше посмотрим. Может, заговорит, скажет, может, нет.
— Ты идиот? — спросил я. — Дебил ты конченный, ее же на эксперименты отдадут. Будут резать наживую, как кыштымского карлика.
— Он был мертвый, — сказал Юрка. — И он просто выкидыш.
— Как и ты, — сказал я. — Но ты заслуживаешь лучшего. И эта деваха тоже. Посмотри на нее — глаза в пол-лица, да она тебя больше боится, чем ты ее. Нет, мы ее никуда не сдадим.
— Ну, — сказал Юрка. — И куда она пойдет?
— У тебя трешка, — сказал я.
— Анжела не поймет! Да я и сам не очень понимаю.
— Антон, помогай.
— Нет, — сказал Антон. — Логичнее всего, если ее заберешь ты. Ты один живешь, раз твой батя в дурке опять.
Я подумал, подумал, да и говорю:
— Базара ноль, заберу. Хорошая баба, а у меня бабы нет. Будет меня развлекать задушевными разговорами.
Тут-то девица и издала свой первый звук. Вообще странные она звуки издавала. Что-то вроде писка новорожденного щенка, ритмично повторенного много раз.
— Ну или вот этим вот, — сказал я.
— И что с ней вообще делать?
— В хозяйстве все сгодится, даже триппер, — сказал я. — Народная мудрость. Все, решено, малыш, я заберу тебя домой.
Она запищала громче, я сказал:
— Да не парься ты. Смотри, какое у меня лицо доброе. Я еще и готовлю хорошо. Везуха тебе!
Мне хотелось ее рассмешить, но я ее, скорее, пугал. Антон так и сказал:
— Она тебя боится, отойди.
Он сел перед ней на корточки и заговорил медленно, как с маленьким ребенком.
— Ты осознаешь, что Катерина Ворожейкина умерла?
Она кивнула.
— Ты ее убила?
Она покачала головой и снова принялась издавать те испуганные звуки.
Тут уж я влез, спросил:
— Жрать ты хочешь? Юрец там жратву оставил, сейчас метнусь кабанчиком. Ожидай! Вот узнаешь зато, как я готовлю.
Принес тарелку, вилку облизал и девке протянул. Она так за нее схватилась, что я понял — будет использовать как оружие. И сказал:
— Не парься, я сам тебя покормлю.
Ну да не вышло ничего. Не ела она. Ну, в принципе, оно логично, но все равно — девчонка такая тощая была — покормить хотелось. Покрутил перед ней хлеб в яишенке, понюхать дал — ни в какую. А Антон все свое гнет.
— Наша мать удерживала тебя силой?
Кивок.