— Так-то кладбище закрытое — только к родственникам. Но она мне говорила, что в дыру под Воскресенском, откуда она вылезла, возвращаться не хочет, что ненавидит там все. Ну я и решил, что здесь ее устрою.
— А как?
— Ну ты наивняк. Как и с праздниками. Бабло побеждает зло.
Анжела хихикнула в кулачок, но совсем тихонько. Потом, ну, понесли стюардессу — закапывать. Гроб мы втроем несли, плохое дело — родственники не должны никогда нести, но вдруг, в момент, показалось, что так правильно — всем нам троим показалось. Могильщики смотрели на нас странно, ну еще бы — вопиющее нарушение этикета долины царей.
Я и сам не знаю, почему так поступил. Я первый за гроб схватился, подумал, может, носил часто — привычка.
Да нет — автоматизм какой-то. Просто не мог не сделать этого.
Ну, я себя утешал: в общем, а почему нет — мы сыновья ее. Она нам жизнь дала, мы ее провожаем. Правильно все, пускай и не принято так.
Правильно, да неправильно. Словно черт меня дернул нарушить установленный порядок, тысячелетием проверенный алгоритм. И, когда оглянулся я на Юрку с Антоном — у Юрки взгляд был такой: не понимаю, что я делаю. И только Антон шел, как ни в чем не бывало — словно ничто из этого не имело значения.
А когда я землю на гроб кидал, то и вовсе не знал, что сказать. Сказал:
— Ну, спасибо тебе, что живу эту жизнь. Наверное. Свидимся, родная.
Юрка стоял подольше, а Антон подвел к краю могилы свою благоверную — снова ее за локоть взял и не отпускает, и смотрит в черноту земли. И, когда горсть взял, пришлось и ей наклониться с ним.
Ну а потом все — вот и сказочке конец, всем сказочкам такой конец.
Юрка сказал:
— Пока простой крест пускай постоит, потом будет памятник.
— Денег отсыпать тебе? — спросил я. — На памятник.
— Не надо, Вить.
— Пусть даст денег, — сказал Антон. — И я дам. Нечестно это.
Засобирались в ресторан, а я сказал:
— Я еще к Сереге зайду.
— Это друг твой? — спросил Анжела.
— По Афгану.
— Я так и поняла.
— Она само очарование. Давай, Юрец, накалякай адрес мне — я доеду.
— Мы подождем.
— Не надо, друзей надо в спокойствии посещать.
Ну, помялись они и уехали, бумажка с адресом легла в карман ко мне. Пошел купил гвоздик, сходил к Сереге, от снега все почистил, насколько это руками можно, поболтал с ним, да двинулся. На обратном пути к матери опять зашел — хоть участок, думаю, запомню. Мне ж в ту же землю лечь, по ходу — ежели довезут. Ну, это у меня такая идея, что в Москве я не помру. Вроде как в Москве междумирье, где ни жить, ни умереть толком невозможно.
Ну так вот, думаю, в ту же землю лягу в итоге. Отец мой из Кемерово — у него там родичи, там и хорониться хочет. А мне что Кемерово? Я его и не видел никогда. Новосибирск вот видел — к другу ездил, помню вкусные пельмени, и то, как долго сидели с ним у здания оперы, и даже билеты взяли, но в оперу не пошли — потому что все там были жутко официальные, а мы нет.
Хороший, короче, город. И Кемерово, наверное, хороший — да только я его не люблю, потому как не знаю, а могила — дело серьезное, навсегдашнее.
Так что остается только к матери подселяться. С Серегой, опять же, недалеко — дружбан будет. Ну, думаю, гляну на будущий дом, а то и не разобрал толком ничего, есть ли там красота по типу дерева.
А там, на свежей горке землицы, кошечки спят. По серьезу, прям две кошечки, одна к другой, как ложечки, как инь и янь. Ну, только обе черные.
Кошек на кладбище особо не видать обычно, а? Ну, то есть, встретишь какую, но редко, а чтоб прям на могиле — такого вообще никогда. Подошел я, думал шугануть животинок, а жалко их стало — холодно им. Ну, сходил на остановку, в ларьке купил сосисок. Думаю, ну, вернусь, кошек нет уже — поем сосисок сам.
А они там лежат.
Я им:
— Киса-киса!
А они — ноль внимания. Подумал: замерзли что ли? Подошел, а они на меня уставились — глаза желтющие. Здоровые, большие котейки. Ну, сманил их сосисками, хотел на выходе покормить, да только они за ворота ни лапкой, ни хвостиком.
Ну, достал нож, порезал им сосисок у помойки, полной старых цветов. Сожрали все, бестии, сосиску за сосиской. И сели, облизываются.
— Ну бывайте, — сказал я. — Надеюсь, вы хорошая примета, а не плохая.
Обернулся еще у ворот, а они сидят и смотрят. Глаза блестят, четыре золотинки, и будто бы в темнеющем воздухе одни эти золотинки остались.
Юрка снял ресторан с поэтичным названием "Прованс". Ну, нормальный ресторан, вывеска красивая — неоновая, фиолетовая. Ну и внизу горит красным — Ресторан. Сауна. Бильярд. Все радости жизни. Зашел внутрь, а там растяжка висит: с новым, 1998, годом!
Ну, подумал я, ладно мы, а если б действительно скорбящие приехали, а вы это говно жизнерадостное убрать забыли. Стыдно должно быть.