Забылся, короче, говорил, говорил, и вдруг слышу:
— Виктор! Виктор!
Подумал сначала, что кто-то поблизости другого Витька зовет. Или что это глюк. Смотрю, а это она рот раскрывает. Я аж обалдел.
— Да? — говорю.
— А что вы видели странного на похоронах?
Не видели ли вы, а что вы видели — дьявол в деталях.
— Ну уж нет, — сказал я. — Так не пойдет. Ты мне сначала скажешь, как тебя зовут, девица.
Она обиженно захлопнула рот, прищурила бледные, обрамленные почти бесцветными ресницами глаза.
И я добавил:
— Пожалуйста.
Смотри, мол, какой я покладистый. Мы встали на остановке. Неподалеку два паренька терли за легкие способы погреть бабла, один из них подошел ко мне, попросил сигаретку.
Я вытащил сигарету из пачки, сказал:
— Держи, братик.
Гляжу, паренек на девицу мою смотрит. Ну да, видок у нее нездоровый был. Все думал, спросит или не спросит: ну типа в порядке ли. Не спросил. Не герой. Я б спросил.
Когда он отошел, я потер руки.
— Ветер какой холодный, да?
Подумал слегка, добавил:
— Извини. Вряд ли тебе холодно. Или холодно?
Тогда она сказала:
— Тоня.
— Ась?
— Меня зовут Тоня.
— Милое имя, мне нравится. Ну что, Тоня, давай знакомиться. Что расскажешь?
Она напряженно следила за тем, как я курю, словно побаивалась огня. Я отвел сигарету, и Тоня чуть-чуть расслабилась.
Я сказал:
— Не нравится?
Она покачала головой.
— Никогда не нравилось.
— Маленькая злюка. Давай на "ты".
— Я вас почти не знаю.
— Ты меня узнаешь. Стоп. Почти?
— Ваша мать говорила о вас.
Я-то думал, она сразу мне все вывалит, какую-то цельную свою историю поведает. Опять снег повалил, и я то и дело отряхивал ее, а она молчала. Под светом фонарей ее лицо, глаза, шапкина шерстка, все казалось желтовато-золотистым.
Подошел 741 автобус, полупустой. Мы нырнули в него, а ребята остались ждать своего счастья и тереть за бабло на заснеженной остановке. Тоня села у окна и прислонила голову к стеклу.
— Ну? — спросил я. — Почему не разговаривала?
— Просто не хотелось.
— Как в анекдоте про овсянку?
Тоня поскребла стекло, противно скрипнуло у меня в ушах.
— Хорошо, я не могла.
— Почему?
— Потому что ваша мать запрещала мне разговаривать.
— Охренеть, жесть какая. Она даже мне не запрещала разговаривать.
Тоня все еще смотрела на меня настороженно, словно бы не верила, что я ее не обижу, потом она снова начала грызть ногти.
— Значит, ты мертвая, — прошептал я, наклонившись к ней. — Это ж обалдеть что такое.
— Вы не представляете себе, сколько нас, — сказала Тоня. — Вы просто не обращаете внимания.
— Звучит, как начало шизобреда.
Она не жаждала посвятить меня во все подробности бытия мертвой девушкой в зимней Москве. Не рассказывала, что связывало ее с моей матерью. Зато, приколись, спросила:
— Что за люди ваши братья? Расскажите о них.
— Да тебе мать, наверное, все рассказала!
— Хочу видеть картину с разных сторон.
Я помолчал. За окном нежные, рыжие огоньки фар и окон плясали посреди холода и тьмы.
— Красиво, — сказал я.
— Ответьте, мне Виктор. Это важно!
— А ты мне расскажешь, как умерла?
— А это важно? Вы можете что-то изменить?
— Злюка, — повторил я и поправил на ней шапку. — Сколько ты у матери?
— Я умерла чуть меньше года назад.
— Неплохо выглядишь.
И снова она вся сжалась, словно в ожидании удара. Я подумал: мамка кого хочешь доведет.
— Эй, не бойся, правда! Я хороший! Посмотри на меня! Я очень хороший! Ладно, про братьев, да? Ну, Антон — мент. Опер, если что, капитан Волошин.
— Я знаю, Виктор. Какой его характер?
Я задумался. Никогда не пытался по полочкам разложить, какой у него там характер.
— Ну, есть плюсы, есть минусы — как у всех живых людей. О, прости, как просто у всех людей. Ну, он замкнутый человек, не очень многословный, высокомерный довольно, может, жестокий даже. Зато ответственный, волевой, смелый, работящий. Ну, как-то так. А Юрка — ну, Юрка нервный, подозрительный, тонкая натура, но своего не упустит. Зато сердобольный иногда очень, чувствительный, людей хорошо понимает. Как-то так.
— Спасибо!
— А про меня почему не спрашиваешь?
— Я же буду с вами жить, — сказала Тоня и, чуть помолчав, добавила. — "Хвастливый воин".
— Это я-то? Или пьеса Плавта?
Тут уж она удивилась: глаза расширились, рот открылся.
— Не думала, что вы знаете Плавта. Извините!
Я махнул рукой.
— Да ладно, я такого впечатления не произвожу, это да. До Афгана я книг вообще не читал, ну, в школе — редко. А как приехал — стал читать много, прямо запоем. До самого девяносто четвертого года книжки читал — все подряд, просто случайные в библиотеке брал. Очень мне хотелось осмыслить все, понимаешь? Я подумал: люди столько написали, наверное, и у меня что-то в голове прояснится. Наверное, они описали все в этом сложном мире. Ну, короче, ничего я так и не понял, такая же бестолковость, как и в жизни — но зато язык теперь хорошо подвешен. Вот, если в Заир обратно не уеду, опять буду читать. Книжки отвлекают.