Не могу отвлечься.
Луна еще эта, ну, и ее лунное лицо, желтовато-белое и с тремя оспинами-кратерами. Мне как-то не вспоминалось ни плохое о ней, ни хорошее. Плохого накопилось много, очень много. Хорошего — ну, можно было покопаться в закромах своей памяти и выудить оттуда помятую конфетку, завернутую в грязный фантик. Помню, как она их доставала — до странности длиннопалой рукой из грязного мужского пальто, которое досталось ей от первого мужа — Антонового отца.
Так да, ни плохое, ни хорошее — только крашенные рыжие волосы. Захотелось отрезать прядь, растворить чем-то краску, узреть свет истины, что ослепит меня, но я быстро понял — это уже ебанатство. Останови мысль, а то приедешь куда-то совсем не туда.
Вот папаша мой — он уже доехал.
А Антонов папаша не доехал, но не суть — дойдем еще до этого. Не хочу, чтоб оно очень запутано получилось, хотя получится, конечно — таковы они, семейные дела — ничего запутаннее них в мире нет.
В общем, мои мысли — мои скакуны, и чтоб остановить их на скаку — нужна была мне баба. Кстати, я ее скоро нашел. Очень неожиданным образом.
Короче, захотелось мне разогнать молчание, ну я и говорю:
— Ушла Катька в страну вечной охоты.
Они все молчат. Юрка не здесь, Антон только взгляд на меня перевел. Не скажу, что по глазам увидел, как он не доволен — по его глазам ничего не видно.
Ну, думаю, вы прекрасная публика.
— Что можно о новопреставленной сказать, кто слово возьмет?
Молчат. И подумал я: а вы меня так-то слушаете? Или, может, не слушаете вы меня?
Брат должен брата слушать, тем более в такие вечера, а то неловко получается. Ну я и говорю:
— Тогда я скажу. Любила мамка по хуям скакать, и мы с вами — прямое тому подтверждение.
Тут-то Юрка и заговорил, чего я и ждать — не ждал. Он то ли стишок процитировал, то ли песню, врать не буду, потому как все еще не знаю.
— Когда б мы жили без затей,
Я нарожала бы детей
От всех, кого любила, -
Всех видов и мастей.
Да только никого она не любила. Ну да и не в любви суть, не любовь вращает мир, а кровь. Родная кровь, пролитая кровь, кровь в жилах, и всякая прочая кровь.
Теперь разгоним слегка туман над историей этой. Собственно, в восемнадцать годков по очевидному к тому времени залету вышла мать моя за Костю Волошина, и тем нарушила заповедь, чтимую в тех кругах, откуда мать вылезла — заповедь не ложиться под мента. От столь противоестественного союза явилась на свет не игрушка, не зверушка, а брат мой, Антон, старшенький. Этот Костя Волошин, он был качественней всех, да только разбился в Антоновы четырнадцать на одном из срединных километров Чуйского тракта — по пути к родственникам в Бийск. А дорога эта — такая красивая, одна из самых красивых дорог в нашей стране — сам я не видел, но весьма впечатлен отзывами видевших.
Тело в Москву так и не отправили — захоронить решили с местной родней по непонятной мне причине. Знаю, что Антон, взрослый уже, туда ездил — отцовскому праху поклониться. Но это все много после произошло, мы перескочили. А в год рождения Антона мамка наша осознала свою ошибку и сбежала от Кости Волошина к Пашке Суханову, перспективному на тот момент боксеру. От него прижила сына Виктора, но я предпочитаю называть его Витьком, и это, если что, и есть я — средний маргинальный ребенок, согласно теории психолога с сочинской фамилией Адлер. Пикантная подробность заключается в том, что Костю Волошина и Пашку Суханова связывали когда-то узы дружбы. Ну, то дело былое. Один в могиле, другой в дурке. Тем временем — третий. Не успела мать насладиться моим обществом сполна — прыгнула в постель к некоему Валентину Фомину. Фомина не знаю, откуда она вытащила, тонкая душа был, нервный, стихи писал — зарубил ее хахаля топором потом. Но сначала заделал ей Юрку, нашего младшего. Я думаю, нами бы материнское желание привести в эту жизнь побольше душ человеческих не ограничилось, да только Юрка ушел красиво — после него матери по загадочной женской части все вырезали. Ну, и она загуляла, а Валентин Фомин, для ближайших — Валечка, зарубил двоих ее собутыльников топором. Не знаю, правда ли, да только семейная легенда есть у нас охренительная, как на нее ни погляди.
Вроде как сидела мать на этой самой квартире, и там два мужика с ней. Фомин в припадке ревности ворвался на кухню с топором и зарубил одного. А мамка сидит, курит и вдруг говорит, на спокойствии полном:
— Да не этого.
И тогда Фомин второго зарубил. Каким-то чудом получил двадцать пять, а не вышак, но на том лимит удачи был исчерпан, ни по УДО, ни по амнистии для больных и печальных он не вышел, вот в следующем году его срок подходит — пойдет Юрка его встречать, уже взрослый сын. Так и жизнь прошла, надо думать.