— Я вам мешаю?
— Не мешаешь, лучше помоги даже.
И стали мы с ней развешивать гирлянды, пока коробка не опустела.
— Я будто что-то помню, — сказала она.
— А у тебя там, — я постучал по виску. — Совсем глухо?
Тоня пожала узкими, острыми плечами.
— Только иногда бывают какие-то ассоциации.
Когда я бухнул пустую коробку на стол, Тоня отшатнулась, нога у нее неловко подломилась, и она едва не упала. Я удержал ее, а она замотала головой.
— Не надо. Мне не больно! Не больно!
Тут же, значит, разнервничалась, а когда она нервничала — то любила повторять слова.
— Да смотреть на тебя больно, — сказал я. — Тебе точно никак?
— Она закивала.
— Тогда я кое-чего придумал.
И правда, гирлянды и странная вот эта ее пластика перекореженная меня на мысли навели.
Я сказал:
— Сделаем из тебя мумию!
— Что?
— Ну, раз тебе не больно, мы можем твои кости силой на место вернуть и скрепить. Нас же ничего не останавливает, а?
Я пошел в ванную, включил свет и принялся искать жесткие бинты. Тоня стояла у двери, на границе света и тьмы, блестящими глазами, как кошка, следила за мной.
— Тебе будет лучше, — сказал я. — Ты не будешь такой неловкой. Давай, не упирайся. Садись на край ванны, вытягивай ноги.
Долго я ее уматывал — руку, обе ноги, только ребра замотать не дала, неприлично вроде. Получилось сносно — ну, все, что наворотилось не поправишь, но можно соорудить хорошую мину при плохой игре.
— Теперь ты мумия у меня. Как из кино. Давай, встань, пройтись.
Быстро, едва заметно, она улыбнулась, о, улыбка, озаряющее сердце — ее лицо на секунду показалось мне по-настоящему красивым. Тоня встала и прошлась по коридору, ныряя из света в тень и обратно. Она шла скованно, но уже безо всякой жути, исчезла та разорванность движений и ощущение, что у нее сейчас что-нибудь отвалится к херам собачьим из обыкновенно необходимых частей.
Я сказал:
— Ну! Другое дело.
— Спасибо вам, Виктор!
Я зевнул.
— Лады, Тонька, я все мозги уже проебал — всю ночь не спал, весь день носился. Не обессудь — пойду уже я дрыхнуть.
— Да, конечно! Простите, я вас задержала. С бинтами действительно гораздо удобнее! Я не буду падать!
— Несчастное созданьице. Ну, бывай.
Она осталась стоять между ванной и кухней, в углу, в единственном, в густом пятне тьмы.
— Там какие-то книжки, — сказал я. — В шкафу в большой комнате. Иди гляди. Ты ж умная, девочка-студентка, небось.
Короче, отправился я спать, потому что выдался у меня до чрезвычайности тяжелый день, и он — все. Приятное это чувство, что ни говори.
Дом, милый дом.
Даже не помылся после кладбища, заленился, короче, упал в кровать, и не то что вырубился, но попал в странный полусон, в котором не то чтоб видел я, но думал, что в Заире, и пахло душно — как в Кисангани, разогретой на солнце рекой.
И вроде я хотел проснуться, но с кем-то из дружбанов моих по Заирской кампании мне вроде еще нужно было поговорить (хотя, проснувшись, понял я, что не все они живы из тех, с кем собирался я говорить).
Тут вдруг что-то холодное в постель ко мне скользнуло. Ну, думаю, змея. Это частая проблема, надо не дергаться, лежать спокойно, змея не страшная, греется она просто — она не хочет зла. У нее одна проблема — Господь не сделал ее теплой.
Глаза открыл в Москве, смотрю, лежит Тоня рядом, глазами смотрит своими светящимися. И вдруг говорит:
— Дайте мне погреться.
Ну, я сказал:
— Иди сюда, я тебя погрею.
Схватил ее, прижал к себе поближе. Прохладная, приятная — после африканской жары моего сна, и легкая еще такая. Ну, полез ей под платье, тут она как укусит меня.
— Не надо!
Еще минуту не выпускал ее — чувствую, начинает нагреваться, от тепла моих рук — как вещичка. И снова куснула меня, ты приколись?
— Да понял, понял, могла бы просто сказать. Ты же в постель ко мне легла, ясное дело, что я подумал!
Выпустил ее неохотно, она коленки обняла и отползла от меня.
— Я не то имела в виду. Меня тянет к вашему теплу.
— Ну так вот бывает оно между мужчиной и женщиной, ложись — я покажу.
Схватил ее за щиколотку, потянул под себя, больше в шутку, она сказала:
— Я укушу снова!
Зашипела и укусила на самом деле — в руку, между большим и указательным пальцем. Я сказал:
— Все, теперь точно понял.
— Вы не поняли, — сказала она, свела плечи, как будто заплачет — но не заплакала, не думаю, что умела. — Дело не в вас. Ваше тепло, ваших братьев — меня тянет к нему, потому что вы ее сыновья. Я могу согреться. Но это не значит, что...