— Это Тоня, — сказал я.
— Очень приятно! Анжела!
— Привет.
А вот к ней Тоня на "вы" не обращалась, я даже расстроился. Впрочем, тут-то я ее в угол загнал — и ко мне в такой ситуации на "вы" странновато как-то. Анжела стала нарезки всякие на стол ставить. Готовила она, судя по всему, не супер. Даже бутерброды у нее получались не очень — хлеб под ножом рвался. Зато оливки в высокую хрустальную мисочку высыпала она очень славно.
Анжела вздохнула, спросила доверительно:
— Ну как ты — после всего?
— Да ничего, — сказал я. — Лучше, чем оно полагается.
— Антон с Ариной тоже придут, только попозже, — сказал Анжела. — Вот, хорошо, посидим все вместе! Здорово!
Так она нам радовалась, я бы сам себе так не радовался, как она мне радовалась. Даже Тонино холодное сердце оттаяло.
— Ты бледная какая, — сказала Анжела. — Боже, котик, на тебе лица нет. Давай тебя накрасим, у меня герленовский косметос — настоящий!
— Давай, — прошептала Тоня. Она явно смутилась.
— Иди-иди, — говорю.
Тут и Юрка вернулся. Сел за стол, стянул колбаску.
— Мало мы видимся, — сказал он. — Надо больше видеться.
— Надо, — согласился я. — Хорошо, что пригласил.
— Нет, правда, Вить, мы редко тебя видим.
А я все рассматривал, какая у них кухня хорошая, блестящая.
— А чего кухарку не наймешь, буржуин проклятый?
— Да надо бы. Если на Анжеле женюсь — найму.
— А она хочет.
— Да знаю я, что она хочет.
Он немного помолчал, потом снова открыл рот.
— Дура она, — сказал вдруг Юрка с такой нежностью.
— Да ладно, моя вон вообще мертвая.
И Юрка опять замолчал. Вот взгляд цепкий у него всегда, это да. Смотрел на меня, думал над чем-то. Потом сказал быстро:
— Значит, все по-настоящему. Почему это не кажется тебе...
Он помолчал, потом все же закончил:
— Безумием.
Я пожал плечами. Ну просто жизнь есть жизнь — во всем ее великолепии, и нечего выебываться.
— Она говорит, что мать колдовкой была.
— Кем?
— Ведьмой то есть, — я пожал плечами. — За что купил — за то и продаю.
Он потер виски. Потом потянулся ко мне через стол и прошептал доверительно.
— С тех пор, как я узнал, что померла она, мне все кажется, что я сплю.
— Бывает такое.
Кухня, знаешь, светлая-светлая и воздуха много. И шкафчики все эти стеклянные со всякими штучками-дрючками для того, чтобы красиво и вкусно жрать, и тайские слоники на холодильнике, облепленном магнитами, стоят.
Юрка отстранился, откинулся на стуле, помассировал ногу в черном носке, дорогом, вероятно.
— Вид из окна видел?
— Ну да, красиво.
— А то. Хорошее место. Но я бы хотел повыше — чтоб совсем красиво. Но все равно хорошо.
— Чтоб детей растить.
— Так опасно.
— А где безопасно?
— Нигде, Вить, не безопасно. Поэтому у меня детей нет. Слушай об этом, кстати, я хотел перетереть тут за одну деликатную вещь — пока Антон не приехал.
— Чего тебе надо?
— Почему сразу надо-то?
— Ну ты бизнесмен, ты так сразу же не скажешь, надо подвести элегантно.
Он нервно постучал пальцами по столу, сказал:
— Ты ешь, ешь. Давай выпьем.
Ну, знаю я брата своего — знаю, как и когда он говорит. И вот тут говорил он быстро-быстро, и глаза у него сильно бегали, сумасшедшинка в этот момент была такая, ну, искорка как бы.
Подумал: а ставится он в своей мещанской квартирке где? В большой ванной, глядя на здоровое зеркало над раковиной? Или, может быть, на кухне напротив магнитиков из Египта? Ну, может в спальне их — спальню я не видел.
Выпили, Юрка выдохнул, улыбнулся нежно и сказал:
— Мне помощь нужна.
— А?
— Охраняй меня. У тебя военный опыт есть. Ты крутой. Реально крутой, без шуток.
— А Толик что?
— Ну, Толик, — Юрка помолчал. — Он хороший человек. Но не родная кровь. Ты жив до сих пор, значит интуиция хорошая у тебя.
— Или удача.
— Удача тоже.
— Слушай, я понятия не имею, что с тобой делать.
— Я дам тебе оружие. Я могу тебе дать людей!
— Погоди, я забыл, у тебя что за служба безопасности? "Атолл" или "группа Мост"?
— Не смейся. Сделай это для меня!
Что-то в мимике его, во взгляде было нездоровое, такой вот характерный хабитус съезжающего наркоши. Я сказал:
— У тебя паранойя.
— Нет-нет! Толик, другие все люди — они мне без мазы. Ты мой брат. Я только тебе могу доверять.
Тут уже я к нему подался, налил себе еще водки, опрокинул стопку.
— Я тебе честно скажу, мне это глубоко противно, что ты там делаешь, говном всяким занимаешься, не мужики вы.
Он посмотрел на меня, глаза зазеленелись у него от злости, но вдруг снова страдальчески губы скривил. У него часто такое страдальческое, интеллигентное лицо делается, когда он боится.