Вдруг Антон указал длинным, бледным пальцем куда-то наверх.
— Видели?
— Что?
— Там плесень какая-то темная. Надо снимать. Я сниму потом. Сантехника старая, проводка ни к черту. Кому мы это будем продавать? Ремонт делать надо.
— Да ладно, — сказал я. — Юрка, пристрой квартиру под наркопритон. Если мы хотим, чтобы все осталось как прежде, в дни юности нашей — вот он, вот он — лучший вариант.
Но что-то горькие шуточки одна с другой не срастались — долгое молчание, теплые волны сентиментального отношения к детству. Какое б ни было — а оно мое. С моей елочкой, которую мы втроем наряжали, с моим способом яичницу готовить, которому меня научили, с вещичками, которые то и дело попадались теперь на глаза, а ведь я почти забыл о них. Думал, что забыл.
Оно и реальное, и сказочное.
Ну и главным образом — кладбище. В семьдесят восьмом году его открыли, вспомнил, Митинское-то. Не сразу появились все эти памятники, потом кресты, но вот я приехал, и это все уже так разрослось, что из окна видно. Метафора, блядь, взросления. Двадцать лет прошло, однако.
А на кухне гроб этот, и она в платье, и цвет волос ее настоящий хуй я когда узнаю уже.
Странные чувства. Не горе, не скорбь — с тем я знаком. А что-то глухое, как тоска после сна, который и вспоминается-то с трудом.
Мы отставили тарелки, выпили еще, молча. Каждый о своем думал. Антон все съел и хлебом желток вытер, я и тарелку вылизал, а Юрка, как всегда, не доел. Свой способ употреблять эту сложную жизнь.
Покурили, я вспомнил, как она курила — как она теперь не покурит.
Вдруг вскакиваю, говорю:
— Так, ребзя, где карточки-то? Вдруг есть такие, на которых цвет ее волос виден.
— А зачем тебе знать цвет ее волос? — спросил Антон.
— А тебе не интересно? Может, у нее цвет, как у меня. Или, как у тебя? Или как у Юрки? А? Или, может, мы подкинутые все, приемные, аист нас принес, твою мать.
— Умерла моя мать. И твоя, кстати. Можно посерьезнее?
— Сколько ни тверди "халва", во рту слаще не станет.
— Ты к чему это вообще сказал?
Юрка вздохнул. Он часто так делал, когда мы с Антоном не ладили, ругались. Так нарочито громко, немного несчастно вздохнул.
— Ну хочет он фотки поглядеть — пусть глядит, — сказал Юрка. — Его дело.
— Спасибо.
— Да они же черно-белые, дебил, — сказал Антон.
— Ты кого дебилом назвал?
— Тебя.
Я подошел к шкафу, замер у двери. Антон сидел на диване и не оборачивался. Я сказал:
— Ты на меня хоть смотри, когда ведешь со мной беседу. У тебя уважение ко мне есть?
— Что еще скажешь?
— Я тебя спрашиваю, у тебя уважение ко мне есть?
Надо сказать, не то чтоб я так остро отреагировал, но мне хотелось, чтоб шумно было, живо, а не мертво. Чтоб прицепить эту братскую ссору, да так даже — ссорочку, к быстро несущемуся поезду моей жизни, как консервную банку: шумит, гремит. Чтоб Антон развлек себя как-нибудь, наконец.
— Ты всегда дебилом был, — сказал Антон. — Но дело твое я уважаю. Все ты правильно делал, пока в Заир не поехал.
Он встал, подошел ко мне. Повыше, но куда менее мощный. Мне даже хотелось подраться — как в старые добрые времена, но Антон-то теперь стал взрослый и серьезный, не по статусу ему. Так мы и стояли у шкафа, ругались. Я уже руку на холодной ручке в форме розочки держал, подумал, сейчас открою резко и как дам ему по морде
Тут-то Юрка между нами встал и обоих оттолкнул.
— Сейчас я достану, я помню, где они.
И вот, значит, распахивает он дверцы, нас с Антоном слегка задев.
Я первым делом вверх глянул — коробка из-под сапогов с карточками на месте лежала, среди немногочисленных шапок, в том числе и детской моей шапочки из цигейки.
Потом я глянул вниз. Среди старых курток валялась в нашем шкафу мертвая девица. Совсем молодая, двадцати, наверное, лет. Светлые волосы ее разметались по плечам, розовые от крови, руки изгибались под неестественным углом, ребро продрало скромное платье на боку.
Сразу подумал, чего с ней такое приключилось — тяжелые механические повреждения. Машина, наверное.
Мы втроем сделали шаг назад, потом и я, и Антон посмотрели на Юрку. И Юрка сказал:
— Клянусь, ее там не было!
Никто из нас не испугался, хотя ситуация была, ну, нештатная.
— А ведь это по твоей теме, капитан, — сказал я Антону. Опер он, много занимался пропавшими без вести, или, как у них в отделе это называлось — проебашками. Пропавшие без вести, неопознанные трупы, сотни печальных историй. В основном, надо, конечно, свести дебет с кредитом, то есть, первых со вторыми. Но есть и те, кого никогда не находят. Очень мистическая тема, стремная. Ну, ты увидишь.