– Это что, ты меня подрядить хочешь? – старик наконец-то справился с сигаретой, вложил её в сухой рот и потянулся за спичками. Иван достал из кармана зажигалку и прикурил.
– Да.
Захар сумрачно взглянул на парня.
– Рехнулся? Сорока дней не прошло.
– Знаю. Но деньги позарез нужны...
Старик качал головой, тяжело поглядывая на юношу из-под нависших век. На мутной туго натянутой коже черепа проступали темные пятна.
— Только ради этого приехал, да?
– Деньги нужны, – повторил Иван спокойно.
– Уезжай, – сказал старик сквозь зубы. Парень остался на месте, продолжая смотреть на дырявый забор, на желтые хилые помидоры, на вьющиеся, будто змеи, садовые шланги. Только не на Захара.
– Я сказал – уезжай, – старик даже немного привстал, словно готовился метнуть свою руку и схватить подлючего пацана за ухо.
На нежно-голубом небе было чисто, а Ивану казалось, что сейчас разразится гром.
Юноша остался сидеть – он знал, куда едет, и как его встретят, да вот только кроме этого скрюченного деда идти было не к кому. Иван всерьез собрался переждать хоть гром, хоть грозу.
А потом молчание лопнуло, словно туго натянутая струна, старик вскочил, и грянуло, загрохотало, засверкало...
– Перед Марьей то не стыдно? Она только в гроб, и ты тут как тут – избу продавать. Знала бы она, что ты даже на похороны не явишься, сожгла бы свое завещание к чертям! – Старик раскраснелся, скрюченные пальцы разломили сигарету. – Вы же, словно щенята, поразбежались кто-куда, все городские теперь, важные, а я тебе так скажу – каждый щенок свою суку помнит, а ты ни матери почти не знал, ни бабку свою признавать не хотел, а теперь приперся...
Иван с размаху ударил кулаком по столу. Пластик затрещал. Стеклянная баночка, доверху забитая окурками, свалилась со стола, и, не разбившись, покатилась по ступенькам веранды. Иван и Захар, замерев, провожали её взглядом. Она спрыгнула с последней ступеньки и завязла в траве; тут же подбежала курица и стала клевать окурки.
Юноша холодно смотрел на старика – тот снова боролся с пачкой сигарет, руки дрожали, не слушались, тусклые ногти скребли по фильтрам и никак не могли уцепиться.
– Давай без сцен. Не мог я приехать, устраивался понемногу. Это ты здесь живешь, врос в этот огород. Да и твои внучата где? Тоже все уехали. – Казалось, что старик выплеснул разом всю злость, и теперь наконец-то слушал. – Деньги-то тебе нужны, Захар, хм? Сможешь людей нанять, крышу подпереть. Себя в порядок приведи, приоденься. Я же тебя не убивать прошу, не милостыню просить.
– Не по-людски. Перед бабкой твоей стыдно.
– Знаю, что нехорошо получилось, знаю. Пусть земля ей будет пухом, но жить-то как-то надо. – юноша говорил сухо, будто судья, оглашающий приговор. – Дом мне не пригодится, работы здесь нет, что ему пустым стоять? И мне нужны деньги...
Старик жевал губы, костлявой рукой безуспешно гоняя муху. Тяжело вздохнув, он исподлобья посмотрел на убогую избу, развалившийся забор. Вспомнил своих внучат, представил, как надарит им подарков.
– Ты надолго приехал?
– До вторника. Хочу избу в порядок привести. Может даже раньше уеду, – Иван подметил, что гроза миновала, – Ну что, поможешь с домом? До зарезу деньги нужны.
– Я поспрашиваю, Вань. Поспрашиваю.
Глава 2
Дом бабушки заканчивал улицу, и сразу за ним пыльная деревенская дорога скатывалась книзу, разливалась в широкое-широкое поле, изумрудное летом и атласно-белое зимой. В детстве Иван подглядывал из окна как пастух гонит коров, осыпая их отборной бранью за лень и тупость, как солнцем цветут одуванчики, как старшеклассники тянут за собой воздушных змеев. У нескольких сельчан были машины, и когда кто-то из ребят ездил с родителями в город, Иван терпеливо сторожил у окна, а когда видел возвращавшегося счастливчика – выбегал на улицу, чтобы рассказать остальным. Машина только заруливала в свой двор, а там уже галдела веселая гурьба ребят: "что видел?", "где был?", "показывай подарки!".
Юноша достал из кармана гремящую связку, вытянул из неё старый латунный ключик. Бабушка не меняла замки, это он точно знал. Может думала, что когда-нибудь внук вернется, тихо зайдет домой, как обычно заходил, и прошмыгнет в свою комнату. Бабушка знала, что не будет разговоров и слез, объяснений – внук просто тихо пройдет к себе.
Внутри было покойно. Небольшая паутина покрывала иконостас в углу, где даже деревянные стены, казалось, выкрашены с большим усердием. По прибранному скатертью столу ползал одинокий паучонок, видно забывший путь, которым попал сюда, и приживающийся на новом месте. Занавешенное окно почти не пускало свет. Иван раздвинул шторы, настежь раскрыл створки; комната сразу залилась солнечными лучами, будто теплым молоком.