Он поставил ёмкость на пол камеры.
— Спасибо, — я подняла на него взгляд, щурясь в тусклом свете.
Он погладил мою руку, затем мои пальцы. Я видела, как его лицо напряглось от какой-то сосредоточенности. Немного занервничав от увиденного, я отвела взгляд и упёрлась подбородком в решётку. Я гадала, читал ли он меня — или только пытался.
— Нензи, где ты был сегодня? — спросила я, когда он не отодвинулся.
Мальчик начал отвечать мне сериями сложных жестов руками, пока я сама не показала отрицательный жест. Я сохраняла спокойный тон.
— Я не понимаю, — в ответ на его пустой взгляд я пояснила: — Тебе нужно сказать мне. Говори вслух, как ты делал это ранее.
Меня все ещё сбивала с толку его неспособность прочесть меня.
Ревик говорил мне, что ошейники экстрасенсорного сдерживания только мешали ему пользоваться собственным светом; ошейник, который надет на мне, не должен был влиять на способность ребёнка прочесть меня.
Ревик также говорил мне, что он страдал от огромного количества боли разделения со мной, пока находился в заключении у Териана. Он говорил, что ошейник мешал ему контролировать это, так что на самом деле все было только хуже, временами совсем невыносимо.
Почему я ничего не чувствовала? И почему Нензи не мог просто вытащить ответы из моего сознания?
Если уж на то пошло, почему Териан не мог это сделать?
— Тесты, — сказал Нензи, как только складки на его лбу разгладились. — Они проводят на мне тесты. Они хотят провести ещё больше тестов… на нас обоих, — добавил он.
— Что за тесты? — спросила я, хотя уже знала ответ.
Он показал на свою голову, жестами обозначая пространство над местом, где мы сидели. В ошейнике я видела лишь воздух там, куда он показывал, но я понимала. Он имел в виду структуры над его головой. Телекинез.
Почти смущённо подвинувшись ближе, он сел рядом со мной, скрестив ноги у моей грудной клетки, пока я лежала на животе. После минутной паузы он легонько положил руку на мою спину, робко поглаживая кожу пальцами.
Я наблюдала, как он пристально смотрит на меня. Я закрыла глаза от интенсивности его взгляда.
— Нензи, почему ты смотришь на меня так? — спросила я.
Он улыбнулся. Было в этой улыбке что-то, от чего моё сердце разбивалось, от чего моя грудь болела. И все же я должна найти способ как-то воспрепятствовать этому. Желательно так, чтобы он не захотел раскроить мой череп надвое.
— Нензи, — сказала я. — Думаю, ты путаешь меня с кем-то другим.
Когда я подняла взгляд, он погладил меня по волосам. Касаясь меня поначалу робко, он постепенно становился все смелее, пропуская сквозь пальцы длинные, слегка вьющиеся пряди, аккуратно распутывая колтуны. Это немного напомнило мне Ханну… но ещё сильнее Ревика, который делал нечто подобное несколько раз, когда мы оставались наедине.
У нас у обоих бывали моменты, когда мы хотели лишь касаться друг друга.
Наверное, в этом скрывалось некоторое собственничество. Но эти действия также выражали любовь, привязанность, чувственность, и… думаю, в нашем случае это вызывалось тем, что мы наконец-то можем делать это друг с другом.
Ревика всегда привлекали мои волосы — по крайней мере, частично.
Я закрыла глаза, вытолкнув это воспоминание из головы.
Нензи подобрался поближе ко мне.
Он продолжал касаться моих волос, отодвигать их, чтобы погладить плечо и шею сзади, где её не закрывал ошейник. Я так устала, что едва могла думать и даже не пыталась остановить его, решив, что, наверное, лучше не злить его без весомых причин.
Я пробовала расспрашивать Териана о мальчике, конечно же. И не раз.
Единственный случай, когда мы относительно нормально поговорили об этом — это когда мы находились в федеральном изоляторе временного содержания. Нас заставили прождать больше восьми часов, пока они оформляли все бумаги для пропуска нас через Сдерживание Видящих в Соединённые Штаты. Нензи занял не меньше времени, чем я, наверное, потому что Териану пришлось впервые фальсифицировать все его данные.
Конечно, я была голой и прикованной к металлической лавке.
Териан был как обычно само очарование. Он плюхнулся рядом со мной на скамейку, улыбаясь. Его пальцы коснулись моей щеки, пока я не отпрянула.
— Ты поможешь мне с нашим юным другом, — пробормотал он. — Делай его счастливым, да? Это пойдёт на пользу нам обоим.
— Ага, — я продолжала осматриваться по сторонам. Комната представляла собой камеру десять на десять с белыми стенами, а единственной мебелью здесь служила прикрученная органическая скамейка.