— И что же нам теперь делать?
— То же, что и раньше. Искать сеятелей, ликвидировать все проявления скверны. Мне — интенсивно прокачивать магию света, а то я даже от тебя пока серьезно отстаю. И не отмахивайся, я прекрасно видел, на что ты способен, и пока что как маг ты меня превосходишь. А уж твоя артефакторика — это вообще что-то великолепное и уникальное!
— Хочешь повторить свой подвиг, чародей?
— Если придется, — стиснул я зубы. — Но если у тебя найдется вариант получше, дай знать. Я все-таки достаточно юн для такого дерьма.
— Кстати, давно хотел спросить, да все никак не доводилось. У тебя просто одно и то же слово для разных вещей используется, вот я и запутался немного. Ты и сеятелей лечишь, и вот Огдооччуйа вылечил, а до этого Василису. А в чем разница между лечением сеятеля и того, кого он коснуться успел, если скверна и там, и там убирается, и человек жив остается?
Отличный такой вопрос. Обескураживающий, прямо сказать. Я сел и крепко задумался над ответом. Лэгэнтэй, хвала Высшим, меня не поторапливал.
— А я ведь, получается, не имею ни малейшего понятия! — пришлось признаться парой минут спустя. — Может, у тебя выйдет мне растолковать, в чем разница? Смотри, в прошлом мире я людей вообще не лечил. Не было такой надобности. Там если человек принимал на себя печать скверны, то делал это добровольно и тем самым сразу переходил в стан врага, несмотря на то что поначалу у его тела не было никаких видимых изменений, только фонить начинал, и то не сразу. А с врагом разговор короткий: выявить и шибануть любым атакующим заклинанием света. Не факт, что с первого раза удастся справиться, но всегда есть и второй, и третий. А здесь все иначе: тело человека может оказаться оскверненным помимо его воли. Василису я лечил, что называется, интуитивно, да и силенок у меня тогда было кот наплакал. Мы с ней несколько часов провозились. Повезло, что девочка терпеливая попалась, бесстрашно выдержала всю процедуру. Евдокию я лечил так же, как Василису, разве что лопата мне в помощь была, потому что собственных сил уже не хватало.
— А сеятели?
— Их я бил заклинанием, которое в прошлой жизни прожигало в оскверненных изрядную дыру. Но здесь оно почему-то действует иначе и просто лишает их возможности быть сеятелем.
— А как оно называется?
— Светлое копье, — я не видел смысла скрывать от Иннокентия столь несущественные подробности.
— И ты не знаешь, что произойдет, если обычного человека, которого коснулся сеятель и испортил, этим самым светлым копьем приложить? Может, он тоже исцелится, только куда быстрее? И от тебя меньше усилий потребуется?
— Увы, не имею ни малейшего понятия, — покачал я головой. — Разве что потренироваться на ком-то из оскверненных, когда встретим? На таком, который еще душой за свет цепляется? Правда, слово «тренировка» мне в таком ракурсе не нравится.
— Назовем это полевыми испытаниями, — дипломатично предложил Лэгэнтэй, который, впрочем, повышенным человеколюбием никогда не отличался.
На том разговор и замяли. Душа требовала хоть чем-то порадовать себя, поэтому я отправился кататься на новом механическом чуде. Сергей уже покинул усадьбу на экипаже, который ему организовал Спиридон, поэтому я больше не мог наслаждаться скрипом его зубов при виде меня на фоне паромота. Но и так было неплохо.
Диковинная повозка без лошадей была довольно небольшой, но три человека без большого багажа на ней вполне могло разместиться. Овса, как лошадкам, паромоту не требовалось, в отличие от воды и любой горючей жидкости вроде керосина. Пришлось подождать минут пятнадцать, пока паровой мотор запустится, после чего я уселся на место возницы и перевел рычаг в ездовое положение. За мной появилось крошечное облачко пара, и мой новый транспорт тронулся с места.
Оказалось, ничего сложного в управлении нет. Колесо передо мной, за которое я держался одной рукой, называлось рулем и позволяло поворачивать экипаж. Левая педаль замедляла ход вплоть до полной остановки, правая педаль, напротив, позволяла этот ход увеличить.
В Большие Заимки я на паромоте заезжать не стал, чтобы не беспокоить селян, да и не наехать на кого-нибудь по случайности, а покатался по проселочной дороге, заодно вынужденно освоив не самое простое искусство разворота. Вернулся в усадьбу полностью удовлетворенный жизнью, не забыв обслужить паромот после того, как он остынет. Слуги меж тем под руководством Вроцлава уже расширяли для паромота ворота сарая. Не хочу, чтобы такая роскошь мокла под дождем!